Л. Дроздов - Ясновельможный пан Лев Сапега. Враг России № 1

Вся эта обстановка Сапегу нисколько не смутила, он хорошо помнил, зачем сюда пришел. «От имени польско-литовского правительства Сапега заявил, что со смертью Ивана IV мирный договор, заключенный в 1582 году сроком на десять лет между Московией и Речью Посполитой, считается прекратившим свое действие. Если русское правительство хочет мира, то договор будет заключен при условии, что к Речи Посполитой отойдут Северская земля и Смоленск. В случае отказа признать права Речи Посполитой на эту территорию Московию ожидает война» [110, с. 84]. И, чтобы сильнее надавить на новое московское правительство, посол добавил, что султан готовится к войне с Московией; потребовал, чтобы великий князь дал королю сто двадцать тысяч золотых за московских пленников, а литовских освободил без выкупа на том основании, что у короля пленники все знатные, а у великого князя – простые; чтобы все жалобы литовских людей были удовлетворены и чтобы Федор исключил из своего титула название Ливонский [123, c. 196].

Чтобы увеличить свои шансы на успех, Сапега использовал старый, но по тем временам чрезвычайно действенный в международной политике способ: намеренно сообщил великому князю, что турки готовятся к войне с Московией и султан ищет поляков и литвинов в союзники [40, с. 102]. Не знаем, вырвался ли у Федора крик: «Что? Воевать с нами?», как об этом рассказывает один из биографов Льва Сапеги, но среди бояр тревога была посеяна. Сапега с явным удовольствием наблюдал за тем, как московские власти в присутствии Федора вступают в серьезные противоречия друг с другом, не проявляя к нему должного уважения.

Это заставило литовского посла внимательнее присмотреться к личности самого Федора: «Великий князь мал ростом, говорит тихо и очень медленно. Рассудка у него мало, или, как говорят иные и как я сам заметил, вовсе нет. Когда он во время моего представления сидел на престоле во всех царских украшениях, то, глядя на скипетр и державу, все смеялся» [123, с. 196, 197]. При этом некоторые биографы делают выводы, что Федор показался Сапеге клоуном. Примерно так полагали и другие современники, которые имели возможность общаться с Федором Ивановичем. Джером Горсей писал, что «царевич (Федор) был прост умом» [85, с. 75]. Шведский король говорил, что русские между собой называют его durak . Но некоторые все же сомневаются в слабоумии Федора: «Действительно ли Федор был таким, каким описал его Лев Сапега? Неизвестно, так как согласно другим историческим сведениям сын Ивана Грозного своей хитростью и авантюризмом превосходил даже отца, а его поведение во время официальных встреч – это не более чем игра и специальный маскарад» [52, с. 17]. (пер. наш – Л. Д. ). На наш взгляд, такая постановка вопроса не совсем корректна. Выражая подобное мнение, этот исследователь на повестку дня ставит и другой вопрос: если Федор был настолько умен и способен на разные ухищрения, то, видимо, слабостью ума страдал сам Сапега? Надеемся, такая формулировка позволяет понять ошибочность мнения, высказанного одним из биографов Льва Сапеги.

Слабоволием Федора Ивановича и боярским несогласием хотел воспользоваться Стефан Баторий, чтобы развязать с Московией войну. Донесения Сапеги, кстати, поддерживали короля в его планах: «Ненависть и несогласие царят между самыми знатными лицами, а это свидетельствует об упадке. Самое время покорить это государство, и о том здесь уже думают и открыто говорят, что ваша королевская милость использует этот случай. И, как я слышал от местных бояр, они мысленно уже присоединяют к вам оба княжества, Смоленское и Северское, а князь Бельский даже предрекает (дай бог, чтобы оправдалось), что ваша честь скоро будет в самой Москве». Письма Сапеги зачитывали сенаторам как доказательство легкой победы.

Однако планы короля неожиданно для него встретили сопротивление именно со стороны литовско-русских шляхтичей ВКЛ. Ради чего снова воевать? Разве что королю ради своей чести. Предыдущие войны обессилили Литву. Неурожай грозил стране голодом. И как бы новая война не принесла только беды [71, с. 357]. На сейме Великого княжества в Волковыске Стефана Батория не поддержали. Против войны выступала и польская шляхта. Такая позиция помешала Баторию воплотить в жизнь воинственные намерения…

Еще один вопрос был для Сапеги принципиальным. В Москве держали под стражей пленных соотечественников. Они передали Сапеге записку с просьбой о помощи. «Ежедневно мое сердце сжимается от боли, когда слышу их мольбы, хотя и далеко от них нахожусь», – говорил он.

После непродолжительных рассуждений бояре дали ответ. Новое московское правительство выражало сильное нежелание воевать, и поэтому решено было приложить усилия, чтобы продлить перемирие. Великий князь с боярами решил еще во время коронации: литовских пленных, всех что ни на есть, отпустить в Литву бесплатно, а судьбу своих пленников предоставить решить королю Стефану Баторию. «Если Стефан-король московских пленных не освободит, то правда государя московского будет на нем и очевидной будет для всех приграничных государей, а захочет Стефан-король пленных продать, то их выкупим» [123, с. 196]. Сапеге объявили это решение и сообщили, что девятьсот пленных уже освободили и ожидают такого же шага от Батория; что новые жалобы литовских подданных будут удовлетворены, что касается жалоб, которые датированы временами Ивана Грозного, то это дела старые, о них вспоминать некрасиво, были в те времена и обиды русским людям от Литвы, но о них государь (московский) не вспоминает. Сапеге объявили также, что наименование Ливонский Федор унаследовал от отца своего вместе с государством.

В итоге литовский посол отбыл, заключив перемирие на десять месяцев, и от привезенных им новостей король не стал миролюбивее. Непродолжительный срок перемирия в данном случае принципиальная позиция ВКЛ. Перемирие – не мир, а лишь отсрочка войны, и Стефан Баторий хорошо это понимал. На наш взгляд, заключение такого короткого перемирия максимально отвечало интересам короля, но, скорее всего, не в полной мере соответствовало потребностям ВКЛ.

Московским боярам, и прежде всего Андрею Щелкалову, Лев Сапега показался не серьезным государственным мужем, а юношей, который только-только начинает путь в политику. Поэтому послу оказали честь без ласки: он, не приглашенный Федором к прощальному обеду за царским столом, с обидой поехал домой и не пустил к себе чиновника с блюдами с великокняжеского стола [92, с. 17].

В белорусской исторической литературе господствует следующее мнение относительно результатов первого посольства Льва Сапеги: «Неслыханный успех посольства, особенно сенсационное решение Федора отпустить на волю пленных без выкупа, породило в политических кругах Европы противоречивые слухи и стало причиной самых различных предположений. По утверждению одних, новый московский великий князь был жалкий политик и даже не при своем уме… Но, как бы то ни было, положительные результаты были бесспорны… Удачные переговоры принесли Сапеге славу выдающегося дипломата» [52, с. 17] (пер. наш – Л. Д. ).