Александр Назаренко - Древняя Русь и славяне

Если понятие столицы, органически принадлежа к комплексу имперских политических идей, в числе ряда других элементов этого комплекса заимствовалось идеологами новых, молодых средневековых государств, то ясно, что отнюдь не везде для такого заимствования существовали равные предпосылки и равно благоприятные условия. Оно было крайне затруднено в государствах с полицентрической церковной структурой (в Германии с ее пятью митрополиями или в Венгрии, где имелось две архиепископии – в Эстергоме и Калоче, – династическим же центром являлся Секешфехервар), а также там, где церковный центр не совпадал с политическим (кроме Венгрии, так было, например, в Польше, где митрополия располагалась в Гнезне, а резиденция сениора – в Кракове).

Русь XI–XIII вв. была в этом отношении редким исключением. Принадлежа к странам византийского культурного круга, она в то же время в династическом отношении и в отношении политического устройства имела, в отличие от первых, много общего со странами «латинской» Европы. Родовое совладение (corpus fratrum) и династический сеньорат в качестве высшей формы такого совладения были одной из таких общих черт. Поэтому, вообще говоря, политический строй Руси по своей природе не представлял собой удобной почвы для укоренения идеи столицы. Однако история распорядилась так, что утверждению сеньората во второй половине XI в. на Руси предшествовала блестящая эпоха единовластия Владимира Святого и Ярослава Мудрого, в течение которой вокруг Киева успел сложиться довольно развитый столичный идейный комплекс, способствовавший, в свою очередь, более отчетливой кристаллизации идеи старейшинства Киева и ее практической реализации – например, в сложных условиях 1160-х гг. (Именно в этом, заметим, позволительно видеть одну из причин устойчивости и яркой выраженности сеньората на Руси в отличие, например, от Франкского или Древнепольского государств.) Кроме того, принципиальная связь, которая существовала между церковно-административным единством страны и идеей политического суверенитета ее правителя [324], делала наличие общерусской Киевской митрополии важнейшей предпосылкой для становления идеи государственного единства Руси и ее сохранения в условиях политического партикуляризма, что, в свою очередь, стабилизировало представление о Киеве как столице Руси в целом. Все вместе это образовывало прочный идейный комплекс, который и обусловил удивительную историческую выживаемость идеи и чувства общерусского единства.

Владельческая принадлежность древнерусских земель-княжений и волостей была, как известно, изменчива. Более или менее определенному прояснению она, по недостатку источников, поддается не всегда, а зачастую – только гипотетически. Между тем, без этого невозможно получить общего представления о междукняжеских отношениях, их системе, а значит, о политическом строе ранней Руси в целом.

К числу не решенных в науке вопросов относится и вопрос о судьбе Черниговского княжения (образованного – или, если угодно, восстановленного – в 1054 г. по завещанию Ярослава Мудрого и доставшегося Святославу Ярославину [326]) после окончательного падения на Руси в марте 1073 г. троевластия Ярославичей, изгнания из Киева Изяслава Ярославина и водворения там следующего по старшинству – Святослава [327]. Сохранились ли при этом черниговские владения за Святославом или перешли к его младшему брату Всеволоду, союзнику в борьбе против Изяслава?

Проблема, естественно, не осталась не замеченной исследователями. Мнения разделились. Многие, вслед за В. Н. Татищевым [328], полагали, что Чернигов должен был оказаться в руках Всеволода [329]. Другие были уверены, что Святослав соединил в своих руках власть над Киевом и Черниговом [330]. Некоторые историки ограничивались констатацией спорности проблемы [331].

Ни в одной из названных работ аргументов в пользу той или иной точки зрения не приводится. Исследователи, склонные считать, что в 1073 г. Святослав удержал за собой Чернигов, исходят, как можно понять, из молчания источников: коль скоро никаких указаний на переход Чернигова в руки Всеволода нет, то, следовательно, он остался под Святославом. Их оппоненты (опять-таки молча) основываются, судя по всему, на известной теории «лествичного восхождения» князей по столам: Святослав ушел из Чернигова на более старший стол в Киев, значит, в Чернигов должен был переместиться Всеволод, следующий по генеалогическому старшинству за Святославом.

Такое молчаливое противостояние «из общих соображений» еще более высвечивает нерешенность вопроса. Видеть аргумент в свидетельстве В. И. Татищева [332], предполагая, как то нередко (и, на наш взгляд, не всегда беспочвенно, несмотря на противоположный вывод, к которому пришел автор последней, весьма подробной, работы на эту тему [333]) делается, что автор «Истории Российской» воспроизвел тот или иной несохранившийся достоверный источник, в данном случае определенно нельзя. Распределение волостей Святославом в 1073 г., как оно описано В. Н. Татищевым, содержит заведомые ошибки. Так, Глеб, старший из Святославичей, был якобы посажен отцом в Переяславле, однако известно, что уже с 1069 г. Глеб пребывал на новгородском столе [334], с которого был согнан только в 1078 г. [335]Новгород В. Н. Татищев «отдал» Давыду Святославичу, хотя перечень новгородских князей в Комиссионном списке «Новгородской I летописи» знает только одно княжение Давыда – в 1090-е гг. – и не фиксирует какого-либо перерыва в княжении Глеба между 1069 и 1078 гг. [336]Олег Святославич, по В. Н. Татищеву, получил Ростов, но участие Олега, вместе с Владимиром Всеволодовичем Мономахом, в походе в Чехию осенью 1075 г. [337]свидетельствует о том, что он сидел где-то на юге, возможно, на Волыни или в Турове (правда, есть не зависимые от сведений В. Н. Татищева основания думать, что Олег оказался в Ростове позже, по возвращении из чешского похода 1075 г., как о том еще будет речь ниже). В числе Святославичей по недоразумению оказывается Борис Вячеславич (как и при описании событий 1078 г. [338]). Можно с уверенностью заключить, что сообщение о наделении Святославом сыновей у В. Н. Татищева является плодом рассуждений самого историка (в первой, предварительной, редакции «Истории», следующей в целом за «Повестью временных лет», этих данных нет [339]), и полагаться на находящееся в таком контексте известие о получении Всеволодом «Чернигова со всею областию» нельзя. Ни Синодального, ни Комиссионного списков «Новгородской I летописи», ни «Лаврентьевской летописи» с «Поучением» Владимира Мономаха, которые заставляют сомневаться в предложенной В. Н. Татищевым реконструкции, в числе источников «Истории Российской», как известно, не было.