Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

Русская армия численностью восемьдесят тысяч человек получила приказ овладеть Днестром – этот стратегически важный водный путь протянулся от Чёрного моря до южной Польши. Выход к Чёрному морю (и контроль над ним) был важнейшей задачей Российской империи. Завоевав Днестр, русские войска рассчитывали получить и выход к морю. Армия была разделена на две части: Потёмкин служил в Первой армии под командованием генерала князя Александра Голицына, которая направлялась к крепости Хотин. Вторая армия под командованием генерала Петра Александровича Румянцева получила указание защищать южные границы. Если первая кампания пройдёт успешно, они смогут отвоевать причерноморское побережье от Прута до Дуная. А если им удастся перейти Дунай и попасть в турецкую Болгарию, то откроется путь в столицу Высокой Порты – Константинополь.

Императрица была совершенно уверена в успехе. «Войска мои… идут воевать против турков с такою же охотою, как на свадебный пир», – хвасталась она Вольтеру [3]. Но война никогда не бывает похожа на свадьбу, особенно для русских солдат-крестьян. Сам Потёмкин до тех пор был знаком с военной жизнью лишь по чванливым россказням петербургских гвардейцев, но теперь он прибыл в настоящий – суровый и суматошный – мир русской армии.

Жизнь русского новобранца была такой короткой, что порой обрывалась прежде, чем он добирался до своего лагеря. Когда солдаты покидали свой дом и отправлялись на пожизненную службу, семьи горестно прощались с ними, как с покойниками, пели рекрутские песни и плакали. Затем рекруты строились в колонны и маршировали на фронт, иногда закованными в цепи. Они были вынуждены переносить жестокие мучения и страдать от разлуки со своей родной деревней и родными. Современный историк справедливо сравнил их положение с трансатлантическими путешествиями негритянских рабов. Многие рекруты умирали в пути, когда им приходилось преодолевать тысячи вёрст, или приходили на место службы в таком изнурённом состоянии, что вскоре погибали: граф Ланжерон, уроженец Франции, служивший в русских войсках в конце XVIII века, писал, что половина его рекрутов умирала. Ланжерон в красках описывал строжайшую дисциплину и мучительные побои, не позволявшие крепостным солдатам восстать против своих хозяев-офицеров; впрочем, вероятно, жестокость русской армии едва ли отличалась от положения в прусской армии или на британском флоте. Как и чернокожие рабы, русские солдаты находили утешение в своей красочной, религиозной и душевной народной культуре. Их жалованье составляло всего 7 рублей 50 копеек в год (для сравнения: жалованье премьер-майора – уже 300 рублей), в то время как Потёмкин, далеко не богатый человек, за одно только участие в перевороте получил 18 000 рублей. Потому члены солдатской коммуны – артели – делили друг с другом всё, ведь артель была для них одновременно родной деревней, церковью, семьей, кружком друзей, кухней и банком [4]. В их репертуаре было множество песен, которые они могли петь пять или шесть часов подряд беспрерывно [5] (позднее солдаты сочинят не одну песню о Потёмкине).

Несмотря на всё это, русский солдат считался «лучшим солдатом в мире, – писал Ланжерон. – Он соединяет в себе все качества солдата и героя. Он умерен, как испанец, вынослив, как богемец, исполнен национальной гордости, как англичанин, и подвержен вдохновению, как француз, валлонец или венгр» [6]. На Фридриха Великого во время Семилетней войны произвели впечатление и поразили русская отвага и выносливость, он называл русских «les oursomanes» [7] за их поистине медвежью маниакальную свирепость. Потёмкин служил в кавалерии, которая была известна своей кровожадной жестокостью и смелостью, особенно если она выходила в бой вместе с нерегулярной лёгкой конницей – казачьими войсками.

Русской армии не было равных в Европе, потому что до американской и Французской революций войска муштровали и отправляли в сражения именем королей, а не за идеи или национальные интересы. Большинство армий были многонациональными и состояли из наёмников, принудительно записанных в нее рекрутов и разного сброда; все они служили флагу, а не стране. Но в русской армии служили русские же крестьяне, которые попали под массовые призывы и были выбраны из более чем семи миллионов душ. Казалось, что в этом причина их почти безрассудной храбрости [8].

Офицерский состав формировался либо из русских землевладельцев – дебоширов и страстных любителей азартных игр, – либо из немецких (или позднее французских) солдат удачи, – все они славились своей жестокостью. Один из ярких примеров – генерал Михаил Каменский, который кусал своих солдат. Но они были поразительно отважны [9], а их «пушечное мясо» – подчинённые им крестьяне – безжалостны, послушны, выносливы, патриотичны, самостоятельны и способны стойко переносить самые ужасные муки. Всё это превращало русскую армию в потрясающую боевую машину. Среди русских ходила поговорка: «Турки падают, словно кегли, а наши солдаты стоят твёрдо, даже лишившись головы» [10].

Многие современники полагали, что в XVIII веке война стала менее кровавой. Разумеется, европейские династии Габсбургов и Бурбонов по крайней мере пытались создать видимость того, что они воюют в соответствии с аристократическим этикетом. Но русские воспринимали войну с Турцией совершенно иначе. В течение нескольких столетий православной Руси угрожали сначала мусульмане-татары, а затем турки, и русский крестьянин считал эту войну крестовым походом. Они сражались, как в Средние века – во имя разрушения, и им был отдан приказ не щадить врагов.

Едва Потёмкин прибыл в Бар, как «странная война», до поры до времени позволявшая обеим неподготовленным сторонам собираться с силами, внезапно окончилась. Шестнадцатого июня 1769 года двенадцать тысяч татарских всадников под командованием крымского хана, союзника султана, вторглись на территорию Украины, пересекли Днестр и напали на лагерь Потёмкина. Даже тогдашним солдатам татары, вооружённые арканами, луками и стрелами, казались выходцами из прошлого века, но это были единственные боеспособные турецкие войска. Татарский хан Кырым Гирей, прямой потомок Чингисхана, командовал кавалерией без страха и пощады. Его сопровождал барон де Тотт, французский офицер, откомандированный в Стамбул для укрепления турецких военных сил. Сохранились его записки об этой – последней в своём роде – средневековой военной операции. Со времён Чингисхана прошло пять столетий, но крымские татары, потомки монгольской орды, всё ещё были лучшими европейскими всадниками. Они мчались из Крыма через Украину к русским войскам, всё ещё находившимся в южной Польше, и, должно быть, их внешний вид и производимый ими шум нагоняли не меньше страху, чем во времена их монгольских предков. Однако как и у всякой нерегулярной конницы, у них были стратегические недостатки: нарушение дисциплины и чрезмерная склонность к грабежам. Этот набег позволил туркам выиграть время, чтобы собрать свою армию, общая численность которой составляла 600 000 человек.