Николай Дювернуа - Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права

Что же мы находим в каждой из указанных нами выше составных частей краткой редакции? Сперва в первой части, т. е. в Правде Ярослава? Припоминая содержание договоров князей с греками, мы должны заключить, что здесь выражены все те начала, которыми отличается русское право от греческого: та же месть, та же точка зрения обиды, такие же оценочные цифры.

Смягчений раз условленной цены, как было в договоре, при несостоятельности должника, здесь не встречается. Словом, здесь только один закон русский. Мы старались установить понятие закона в древнем быте по тем явлениям, которые нам встречались до сих пор. Особенность древнего быта, поражавшая христианского наблюдателя, заключается в том, что люди сами творят себе закон. Лицо со своим чувством обиды, со своим сознанием права везде на первом плане. Ближайшее определение меры своего права и средств защиты человек находит в окружающих его, в тесном кругу своей общины. Ярославова Правда говорит о мести за убийство близких людей, о насилиях над лицом, о присвоении имущества. Тотчас за нарушением права должно следовать восстановление, и восстановляет его сам потерпевший. Где менее ясно правонарушение, – потерпевший идет на извод перед 12 человеками. Сходство этого закона, «господствовавшего в древней России, с законом других народов в их младенческом состоянии – поразительное.

Вопрос о праве не смущает никогда первобытного человека. Нарушения слишком грубы и слишком очевидны. Право всегда ясно. Нужно найти только меру, которою бы определялась степень обиды. Нужно, чтоб эта мера была установлена твердо и постоянно. Итак, с одной стороны, требуются внешние признаки, которые не оставляли бы сомнений в том, что произошло, с другой – твердые цифры штрафов. Русская Правда определяет и то и другое. История каждого отдельного положения, которое дает нам древнейшая редакция Русской Правды, возможность влияния скандинавских законов – здесь не рассматривается. Для нас достаточно того, что месть, штрафы составляют главную черту русского права в эту эпоху, и отсюда мы заключаем, как должен был слагаться этот «закон». Что месть точно представляла способ защиты права, что частные штрафы точно были в употреблении, что за несостоятельностью уплатить следовало рабство – все это мы знаем не из одной Русской Правды. Цифры гривен, вне всякого сомнения, установились силой практики, а не чужим влиянием.

Мы указали, таким образом, на один из элементов, которым определяется древнее право. Это, в смысле древнего языка, «закон». Сфера, в которой развивается закон, ясно видна в древнейшей Правде. Статья 12-я говорит– а познает в своем миру , статья 14-я – идти ему на извод перед 12 человека. Закон и суд мало обособляются, как видим после. Где суд, там и закон, там и источники права.

На этот элемент древней юридической жизни, на этот источник права давно обращено было внимание. Барон Розенкампф говорил: «сии постановления основаны на древнейших народных обычаях, при разных князьях и без письмен долго хранимых преданием и употреблением» (Обозр. Корм. изд. I, стр. 223). Но какие постановления? О мести, о количестве штрафа? С этим нельзя не согласиться. Русская Правда в ее древнейшем составе обращена в доисторическую глубину народной жизни. В ней мы находим истинные законы отцов и дедов. Но одно ли это составляет ее содержание? Обратимся к исследованиям М. П. Погодина, который имел верный прием строго держаться изучаемых текстов. Первая статья Правды говорит о русине, гридине, коупчине, ябеднике, изгое, словенине. Не для все этих лиц – их мир создавал закон и суд. Какой же мир у изгоя, у гридина, у русина? Откуда их права и какой их суд? Отчасти уже в тех сведениях, которые мы имели в виду до сих пор, но главным образом в последующих добавках Правды, – ясно, что были люди, для которых князь заменял необходимый в развитии права и свободы орган, т. е. общину. Князь жалует церковь, князь же жалует своих слуг. Древнейшая Правда, вне всякого сомнения, заключает в себе, кроме закона отцов и дедов, еще элемент, на который отчасти указывает оставленное нами на первый раз без внимания показание новгородского летописца, под 1016 годом. Правда Русская оттеняется в старой письменности характером устава, носящего в своей основе волю известного лица, великого князя Ярослава. Где ж можно наблюсти в самом акте этот след личной воли? Думаем, что не столько в положении о мести, ибо трудно доказать, что до Ярослава месть шире прилагалась, чем это видно в 1-й статье; думаем тоже, что и не в цифрах штрафов, ибо всего вероятнее, что цифры штрафов определились практикой. Тогда в чем же? Мы думаем скорее всего, что в этом перечислении людей, которые могут себя мстить, в той в высшей степени важной черте именно Ярославовой Правды, что она говорит не об огнищанине, княжом тиуне, конюхе и прочее, а о свободном муже вообще. К этой отвлеченной точке зрения на право не может прийти мир, знающий только своих членов. Право, созданное общиной и ею охраняемое, – расширяется на всякого свободного мужа, хотя бы он и не принадлежал к общине. Те же нормы и тот же суд для слуги князя, как и для члена общины. Мы увидим позже, что князь уставит для своего старшего слуги 80 гривен виры, после того как совершится убийство этого слуги. В этом событии много характеризующего время. За нарушением права определяется мера наказания. Закон и суд не различены, как мы их различаем. Если убит член общины, – его мстят или берут окуп его ближайшие. Мера права и способ защиты определяется тем, что он член общины. Ровно те же явления при защите княжего слуги. Князь ценит убийство после того, как оно совершено, и сделанная им оценка своего слуги, так же как прежде оценка, которую установляла община для своего члена, становится нормой. Взгляд на право не князья создают, а находят его существующим. Как творился суд до Ярослава, так он творится и при нем, но князь расширяет право на всех свободных, в каком бы они отношении ни стояли к общине. В этом заключается то, что хочет выразить летописец, говоря, что Русская Правда дана была князем Ярославом, что она есть его устав. Но летописец говорит кроме того, что Правда была дана Ярославом Новгороду. Насколько же это справедливо? Вопрос тем более затруднен, чем в менее чистом виде мы имеем подлежащий разбору акт. Все списки короткой редакции находятся в древнейшей Новгородской (По Татищ. – один в Ростовской) летописи, но во всех есть дополнительные положения детей Ярослава, из которых видно, что Ярославова Правда, или, по крайней мере, многие положения Ярославовой Правды вовсе не ограничивались одним Новгородом. Акт, в котором бы не было никакой последующей примеси, был бы для нас гораздо удобнее. Но, вникая в отношение обеих частей краткой редакции, мы заключаем, что необходимость сделать на юге так близко ко времени Ярослава перемены против Ярославовой Правды, – служит указанием, что она возникла именно не на юге. Перемены в юридической жизни совершаются вовсе не скоро и особенно в такое время. В этом мы видим первое указание на север, как на место происхождения семнадцати статей. Другое указание заключается в упоминании в первой статье словенина, в противоположность русину (на это обращал внимание еще М. П. Погодин). Наконец, хотя мы не имеем основания для этого раннего времени установлять большой разницы между новгородским бытом и бытом южных городов (некоторые черты новгородского самоуправления, например выборный посадник, являются значительно позже), но, конечно, с самого начала новгородская община была сильнее и крепче других. Автономия общины могла здесь ранее выработать твердые юридические нормы, которые в Правде Ярослава получили силу для всех свободных мужей. Если начала права, здесь выраженные, были общи всей Древней Руси, если везде господствовало самозащищение и система окупов, – то не везде закон отцов и дедов достиг той определенности и точности, как в Новгороде. Позже мы увидим, что формы гражданского оборота повсюду развиваются весьма равномерно, но нигде они не получают такой оконченности, нигде пошлина не формулируется так определенно, как в Пскове. Ввиду этих соображений мы не находим никакого затруднения, чтобы признать справедливость показания летописца в той мере, в какой из него можно заключить, что Правда Русская сперва явилась в Новгороде. Если позже она стала общим законом, – то отсюда нельзя еще заключить, чтоб она была таковым с самого начала. При крайней слабости формулирования права в младенческую эпоху народной жизни, местные сборники приобретают легко всеобщее признание и осваиваются далеко за пределами их первоначального происхождения, особенно если они служат верным выражением господствующей пошлины.