Анатолий Козлов - Понятие преступления

Сторонники состава преступления в ответ на это говорят, что состав шире диспозиции. В. Н. Кудрявцев анализирует ситуацию на примере кражи и утверждает, что в диспозиции речь идет только о тайном хищении и чужом имуществе; другие элементы там не предусмотрены; поэтому нужно говорить о составе кражи, в которую должны быть включены субъект преступления (ст. 19, 20 УК) и субъективная сторона, устанавливаемая путем толкования. При этом автор понимает, что диспозиция – достаточно широкое понятие, охватываемое Особенной и Общей частями УК, но остается на своих позициях, поскольку некоторые признаки устанавливаются путем толкования. [415] Кудрявцев В. Н . Общая теория квалификации преступлений. 2-е изд. М., 1999. С. 66–67. Странная позиция: сначала законодатель не без участия В. Н. Кудрявцева создает не совсем приемлемую для толкования норму, поскольку вводит в диспозицию ст. 158 УК термин «хищение», требующий дополнительного толкования, вместо такого описания кражи, при котором определение ясно представляло бы вид преступления (например, кража – это тайное изъятие чужого имущества или тайное завладение чужим имуществом). Всем было бы понятно, что совершением кражи имущество выводится из владения собственника или другого лица, что в законе указан способ завладения, что этим самым потерпевшему причиняется вред, что мы столкнулись с преступлением с материальной диспозицией; что коль скоро в диспозиции не указана возможность неосторожного причинения вреда, то на основании ч. 2 ст. 24 УК это преступление следует признать умышленным; что на основании ст. 19 и 20 УК мы имеем дело с определенным субъектом, что ст. 30 и 32–35 УК позволяют нам определиться с оконченным или неоконченным преступлением и наличием или отсутствием соучастия. И все это базируется на диспозиции статьи. Единственное, чего здесь нет, так это конкретного вида умысла; что ж, давайте введем его в диспозицию и отразим в Особенной части совершение кражи с прямым умыслом (тайное завладение чужим имуществом, совершенное с прямым умыслом), в результате закон станет более точным и нам при квалификации будет вполне достаточно диспозиции без какого-либо обращения к эфемерному составу.

Мы готовы согласиться с тем, что «состав сам есть структура преступления»; [416] Мальков В. П . Указ. соч. С. 110. однако из этого следуют два решения: либо состав преступления является лишь техническим термином, не имеющим самостоятельной отдельной от преступления сущности, либо состав преступления – лишняя категория, существование которой фиктивно, условно и в целом неприемлемо, поскольку засоряет теорию и практику, использующих непонятную научную абстракцию. На наш взгляд, наиболее истинно второе решение. Для того чтобы исключить состав преступления из категорий научно и практически значимых, достаточно правильно анализировать само преступление (точнее, его вид и реальное воплощение) с двух позиций – сущности преступления (его понятия и признаков) и структуры преступления (его объективной и субъективной сторон). На последней и базируется квалификация преступления; не на составе преступления как чем-то эфемерном, а именно на конкретной структуре вида преступления, как она отражена в диспозиции уголовного закона.

Столь же неприемлемо и признание состава преступления основанием уголовной ответственности. По данному вопросу также нет однозначного решения ни в теории уголовного права, ни в уголовном законе. Криминалисты XIX – начала XX в. не придавали вопросу оснований уголовной ответственности особого значения, исходя, по-видимому, из той аксиомы, что за преступлением должно следовать наказание. И только к середине XX в. теория советского уголовного права начала разрабатывать основания уголовной ответственности. [417] Трайнин А. Н . Указ. соч. С. 160. Однако на этом фоне все еще часто специалисты использовали термин «условия» уголовной ответственности, понимая под таковыми вменяемость и возраст, [418] Уголовное право. Часть Общая. М., 1948. С. 301; и др. состав преступления, [419] Утевский Б. С . Новые методы борьбы с преступностью и некоторые вопросы уголовной ответственности // Правоведение. 1961. № 2. С. 63, 65. умысел и неосторожность [420] Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960. С. 9. и т. д. В УК РСФСР 1960 г. была введена категория оснований уголовной ответственности, под которыми понимались умышленное или неосторожное совершение предусмотренного уголовным законом общественно опасного деяния (ст. 3 УК). Теория уголовного права преимущественно начала писать о множестве оснований уголовной ответственности; вместе с тем появилась точка зрения, согласно которой основанием уголовной ответственности признавалось деяние, содержащее признаки состава преступления. [421] Владимиров В. А., Кириченко В. Ф., Ляпунов Ю. И. Указ. соч. С. 9–10. Постепенно последняя позиция стала господствующей и была закреплена в ст. 8 УК РФ 1996 г.

В результате возникла странная ситуация. Во-первых, уголовное право ушло от аксиоматичного соотношения между уголовной ответственностью или наказанием и преступлением в сторону фиктивного соотношения между уголовной ответственностью и составом преступления. Во-вторых, все это произошло на фоне невнятного представления о самом составе преступления и его структуре. В-третьих, основанием уголовной ответственности признано деяние, содержащее признаки состава преступления, при том, что в таком случае понятие деяния становится противоречивым (в ч. 1 ст. 14 УК виновность выведена за пределы деяния, в ст. 8 УК деяние включает в себя и виновность). В-четвертых, законодатель соотносит с основанием уголовной ответственности состав преступления – категорию, не определенную им самим, тогда как и аксиоматично, и логично уголовная ответственность должна быть связана с совершенным преступлением, определение которого присутствует в законе (ч. 1 ст. 14 УК), и гораздо проще было бы признать основанием уголовной ответственности только преступление, опираясь на сам закон.

Таким образом, гораздо продуктивнее признавать основанием уголовной ответственности совершение преступления . Критикуя Н. В. Лясс за такой подход, М. Д. Шаргородский приводит весьма странные аргументы в обоснование господствующей точки зрения. Прошу читателя простить меня, но приведу эту аргументацию в полном объеме. Автор пишет: «Верно, конечно, что нельзя отождествлять преступление и состав преступления и это необходимо учитывать при толковании ст. 3 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, предусматривающей основания уголовной ответственности. Верно, что закон установил, что основанием ответственности является совершение преступления, но ведь закон установил и то, что преступлением признается только общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом (ст. 7 Основ), а это и приводит к выводу, что состав преступления является единственным основанием (курсив мой. – А. К .) уголовной ответственности». [422] Курс советского уголовного права. Л., 1968. Т. 1. С. 233. Любопытно здесь стремление автора признать желаемое за действительное. Он согласен с тем, что в законе (ст. 3 Основ) основанием уголовной ответственности было признано преступление, но уж больно жалко расставаться с составом – этой закрепившейся в сознании юристов фикцией; и тогда М. Д. Шаргородский вводит понятие состава туда, где его просто нет: с одной стороны, он верно пишет о деянии, предусмотренном уголовным законом, а с другой – что в этом проявляется состав преступления. Нет в законе состава преступления, там есть только диспозиция нормы, описывающая признаки вида преступления. Очень похоже на то, что лишь при подобной манипуляции терминологией и становится возможным признание состава преступления или деяния, содержащего состав преступления, основанием уголовной ответственности.