Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Кроме того, в ней содержатся не только нормы уголовного, но и уголовно-процессуального права, закрепляющие в первую очередь главенствующую роль розыска по данной категории дел.

В ст. 1 говорится: «Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщется допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию» [229]. В литературе содержание этой нормы истолковано различно. Например, С. И. Штамм полагает, что имеет место «голый умысел» (по современной терминологии – обнаружение умысла), направленный против жизни, здоровья и чести государя («злое дело»). Аналогичного характера норма содержится в ст. 8 гл. XXII, где сказано: «А будет чей нибудь человек помыслит смертное убийство на того, кому он служит или против его вымет какое оружье, хотя его убити, и ему за такое его дело отсечь рука» [230].

Г. Г. Тельберг считал, что в этом случае криминализированы приготовительные действия [231]. Эта позиция поверглась обоснованной критике. Во-первых, слова «мыслил» и «делать хотел» и впрямь свидетельствуют лишь об обнаружении умысла. Правда, при этом видеть аналогию в ст. 8, как это делает С. И. Штамм, вряд ли верно. Содержащееся в ней словосочетание «вымет какое оружие, хотя его убити» свидетельствует о совершении виновным определенных действий, что уже никак нельзя признать обнаружением умысла («голым умыслом»). Во-вторых, Соборное уложение не содержит специальную норму об ответственности за посягательство на жизнь царя, вероятно, полагая, что подобные деяния охватываются анализируемой статьей.

Содержание умысла обозначено как «злое дело». Данное понятие не имеет легального толкования. В XVII в. под ним понимались: посягательство на здоровье государя [232]; неподобная, или непристойная, речь в его адрес [233].

Статьями 20–22 Соборного уложения устанавливалась ответственность за самовольство, скоп и заговор [234]против должностных лиц центрального и местного управления. Их появление в литературе связывается с событиями 1648 г. (московское восстание), когда «грозный поток массового народного движения, промчавшийся перед глазами законодателя, прямо вдохновил его на три последних статьи второй главы» [235].

По мнению Е. В. Чистяковой, тексты ст. 20 и 21 составлены на основе формы поручной записи для повстанцев г. Козлова [236]. В них речь идет о двух видах преступлений: а) посягательстве на царя и представителя царской власти; б) ложном доносе как в отношении них, так и ложном доносе со стороны воевод и приказных людей в отношении челобитчиков.

За посягательство на царя и представителя царской власти предусматривалась казнь «безо всякия пощады». При этом для наличия состава преступления не обязательно «грабити» или «побивати», достаточно самого «скопа и заговора». Наказание за ложный донос зависело от усмотрения государя, что, пожалуй, можно объяснить двумя обстоятельствами: во-первых, особым положением воевод и приказных людей; во-вторых, необходимостью их защиты со стороны государства. Одним словом, в этом случае явственно виден сословный характер Уложения.

«Скоп и заговор» – составное понятие, характеризующееся совокупностью лиц, объединенных предварительным соглашением. В этом случае слово «скоп» означает множество лиц, участвующих в совершении преступления, а «заговор» указывает на наличие предварительного соглашения между виновными. Этот вывод, в том числе, основан на сравнительном анализе ст. 20 и 22 Уложения. В последней их них «скопу и заговору» противопоставляется ситуация, согласно которой «служилые и иных чинов люди» приходят к воеводе «немногими людьми».

Согласно ст. 20 Уложения потерпевшими от «скопа и заговора» являются государь и назначаемые должностные лица – представители царской власти [237].

Имеющееся в указанной статье, а также в ст. 21 Уложения словосочетание «и ни на кого никому не приходите» следует трактовать узко: в законе идет речь о лицах, представляющих органы центрального и местного управления, а не обо всех подданных Московского государства. В пользу такого вывода свидетельствует ст. 22 Уложения, предусматривающая ответственность за ложный донос, «скоп и заговор» исключительно против приказных людей, а также ст. 198 и 199 Уложения (гл. X). Преступления, предусмотренные указанными статьями, характеризуются законодателем почти так же, как посягательства, описанные в гл. II Уложения; их различия сводятся к одному – кругу потерпевших от преступления: в первом случае «скоп и заговор» направлены против частного лица, во втором – против представителей органов государственного управления. Отсюда и существенное различие в суровости наказаний.

Достаточно сложным для оценки представляется указание законодателя на такие действия, как «приходити, грабити, побивати». Два последних слова указывают на деяния, являвшиеся самостоятельными преступлениями. Убийство («побивати») описывается в целом ряде статей гл. XXI и XXII Соборного уложения, ответственность за него дифференцируется в зависимости от ряда обстоятельств, в первую очередь от обстановки совершения преступления и его целей. Грабеж («грабити») согласно московскому законодательству в большинстве своем признавался гражданским правонарушением (вероятно, в связи с этим и санкция, например ст. 136 Уложения, предусматривала наказание «пеней, что государь укажет»).

Г. Г. Тельберг полагал, что грабеж, о котором говорится в ст. 20 Уложения, отличается двумя признаками: «а) множественностью участников и б) противоправительственным характером» [238]. Однако сам же при этом утверждал, что «ни грабеж, ни убийство, как результат скопа и заговора, не существенны для состава этого преступления. Они могут входить в намерения действующих лиц, могут быть случайными и непредвиденными эпизодами в развитии массовых беспорядков, но могут и совсем отсутствовать. Если бы эти результаты представлялись законодателю существенными для преступления, описанного в ст. 20 и 21, то ему пришлось в особом постановлении предусмотреть наказуемость таких случаев скопа и заговора, которые не осложняются ни убийством, ни грабежом. Однако уложение этого не делает; значит, результаты скопа и заговора представляются ему безразличными или, вернее, несущественными, и для бытия преступления достаточно, чтобы “многие люди скопом и заговором прихаживали” на царское величество или на государевых думных и приказных людей» [239].

Нападение на думных и близких к государю людей Г. К. Котошихин объяснял целью деяний – «учинить в государстве смуту для грабежу домов и животов» [240]. Вероятно, это наиболее обоснованный подход к истолкованию воли законодателя, признавшего анализируемое деяние опасным государственным преступлением и предусмотревшего за его совершение суровое наказание. Однако нельзя сбрасывать со счетов и мотив деяния. По сути, преступления, предусмотренные ст. 20 и 21 Уложения, совершаются в связи с деятельностью тех лиц, против которых осуществляется «прихаживание скопом и заговором». «Прихаживание» становится незаконным именно из-за цели, которая, например, в ст. 22 Уложения характеризуется словами: «приходить для воровства» [241]. Этой цели в Уложении противопоставляется другая цель – «прихаживание для челобитья». Именно по этому признаку в ст. 20–22 Уложения дается отличие преступления («прихаживания для воровства», т. е. для совершения любых враждебных действий) от непреступного деяния, которое выражается в том, что к воеводе обращаются не «скопом или заговором», а группой в несколько человек для ходатайства о чем-либо.