Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

Личность пристава и недельщика охранялась ст. 142 Уложения. Как и многие другие статьи данного акта, она, по сути, являлась комплексной. Во-первых, предусматривалась ответственность за два вида оскорбления действием: виновный «учнет… пристава, или сына боярского бити сам, или велит кому его бити мимо себя людям своим или християном, или кому нибуди…» либо он «…наказную и приставную память [260], или государевы грамоты отоимет и издерет». Первое из указанных преступлений нельзя рассматривать как посягательство на физическую неприкосновенность чиновника, поскольку в самом тексте ст. 142 Уложения содержится обобщающая характеристика деяния: «…и тем он приказных людей, от которых тот пристав послан будет, обезчестит…». Во-вторых, в указанной статье дано описание убийства недельщика или понятого. «Очевидно, сопротивление феодалов-земледельцев “приказным людям”, способствующим отправлению правосудия, было отнюдь не редким явлением, на что, в частности, указывает прямое предписание о необходимости удовлетворения долговых обязательств потерпевшего за счет имущества виновного ( а кабальные долги побитых взятии с поместья его и с вотчин и с животов )» [261].

Изложенное позволяет сделать следующий вывод: Соборное уложение 1649 г. существенно усиливает уголовно-правовое обеспечение функционирования власти и защиту ее представителей в связи с выполнением ими своих служебных обязанностей. В этих целях оно берет под охрану их честь, достоинство, здоровье и жизнь; наказание, предусмотренное за нарушение запретов, дифференцировано по различным основаниям: занимаемой должности потерпевшего, его социального статуса, обстоятельств совершения преступления и т. д. Одним словом, Уложение, обобщив прежний законодательный материал, исходя из социально-экономической формации, создал в целом эффективный уголовно-правовой механизм, обеспечивающий функционирование власти, физическую и психическую неприкосновенность чиновников.

Отсутствие суда как самостоятельного государственно-институционального образования не дает оснований выделять правосудие в самостоятельный объект уголовно-правовой защиты. В связи с этим вызывает сомнение обоснованность выводов А. А. Рожнова о наличии в Уложении системы преступлений против правосудия, в которую входили «как “классические”, известные еще Судебникам преступления, так и некоторые новые правонарушения, которые законодатель счел необходимым объявить уголовно противоправными» [262].

В. Строев, характеризуя санкции, в том числе за анализируемые преступления, пишет, что на первый взгляд Соборное уложение представляется «почти чудовищем, кровожадным и до невероятности свирепым». Но оно «свирепо и кровожадно единственно потому, что есть выражение века, в котором слабость законной власти и необузданная дерзость развращенной воли породили дух совершенного безначалия и худопонятой вольности». По мнению автора, так называемые нравственные наказания не могли оказать надлежащего воздействия на народ «столь развращенный, как русские в XVII столетии». В. Строев видит в Уложении две характерные черты: «истинно евангельскую кротость правил» и «неумолимо суровую свирепость мер понуждения», которые однако «свирепы только для виновных, для непокорных» [263]. Близок к подобной оценке Ф. Морошкин, считавший, что «неограниченная власть царя… была чаянием всей нашей истории», а Соборное уложение освятило древний обычай «в судебный приговор, утверждающий самодержавие царей и беспредельное повиновение народа» [264].

Апологетика Соборного уложения и ее цель, как представляется, очевидны: оправдать жестокость Уложения, причем несмотря на то, что к этому времени еще была свежа в памяти современников расправа царизма над декабристами.

На наш взгляд, явные преувеличения в оценке санкций допускает В. Линовский. По его мнению, «…наказание получает определенность, а обычай и судебная практика теряют силу самостоятельного источника юрисдикции» [265]. Это утверждение верно лишь отчасти, причем в сравнении с предыдущими законодательными актами, в частности с судебниками XV–XVI вв.: наказание действительно очерчивалось более четко. Однако и после введения в действие Соборного уложения за преступления против власти применялись наказания, которые не были предусмотрены законодательством. Кстати сказать, примеры этого приводит сам же В. Линовский. Вероятно, автор, утверждая подобное, не учитывал правоприменительную деятельность судебных учреждений феодального государства, практику приказных судей, характерной чертой которых было господство произвола и всякого рода злоупотреблений.

Я. Г. Есипович, полемизируя с В. Линовским, наоборот, обоснованно обращает внимание как раз на неопределенность многих санкций, и в первую очередь за преступления против власти («как государь укажет», «учинить жестокое наказание» и т. д.), характерную жестокость наказаний («наказати без пощады», «нещадно», «безо всякия милости» и др.). «Цель устрашения при наказании присутствует и в Уложении, как и в других современных законодательствах», – пишет Я. Г. Есипович [266]. Эта необычайная суровость видна и в отношении закона к подозреваемому в преступлении: Уложение «всегда охотнее верит виновности, чем невиновности подсудимого: виновности оно поверит и на слово, а чтоб усомниться в ней, оно предписывает пытать “и в первые и в другие и в третии накрепко”» [267].

Смертная казнь предусмотрена Уложением за ряд преступлений, и в первую очередь за посягательства на царя, деятельность институтов государственной власти и ее представителей [268], причем сроки приведения приговора в исполнение и процедура казни (например, ее публичность) зависели от характера преступления. Государственных преступников казнили вскоре же после постановления приговора.

В дореволюционной литературе давались разные оценки как Соборного уложения в целом, так и его норм, имевших цель охраны власти. Например, В. Линовский очень высоко оценивал данный акт. Он, в частности, писал: «Значение Уложения, как уголовного кодекса, чрезвычайно важно: в нем встречаем выражение борьбы начал римского права, принесенного из Греции после того, как Россия была озарена светом христианского учения, с началами уголовного права, развившимися в возрожденной Европе. Борьба этих двух начал составляет отличительную черту древнего русского уголовного права не только до Уложения, но до Воинских Артикулов, с изданием которых начинается новый период для русского уголовного права – период, в котором Великий Преобразователь России познакомил отечество наше с результатами трудов итальянской и немецкой практики. Соединение Уложения с Воинскими Артикулами поставило уголовное право в России на высокую ступень, так что эти два кодекса долго удовлетворяли требованиям своего времени…» [269].