Сборник статей - Жизнь языка: Памяти М. В. Панова

В. Е.: Я боюсь вас рассердить… Но хочу сказать одну вещь. Для меня фонема была всегда абсолютно платонической сущностью, понимаете?

М. П.: Ну, это совершенно верно!..

В. Е.: То есть вот «пещера теней»… Звуки – тени фонемы, эйдосы…

М. П.: Конечно, это система идей, отношений! Конечно, она… фонема не имеет никаких акустических параметров. Скажи я, что <���о> – огубленная фонема. Какая же она огубленная, когда она представлена неогубленными единицами?! Что бы ни сказал – все будет неверно. Совершенно правильно. Конечно, фонема есть абстракция. А формалисты – это отстаивание языковой системы как внутренне самостоятельной, как внутренне, в языке только существующей. И формалисты-литературоведы такого же типа мышления. Все время орали: литература развивается под влиянием классовых отношений! Это вот вульгарные социологи… Под влиянием политики. Под влиянием идеологии. Под влиянием указаний партии. Все время слуга, все время на побегушках… Формалисты возмутились тем, что… каждому ясно и понятно, что искусство са-мо-сто-ятель-но и ничему не служит. Оно специфично. Оно само в себе, самодостаточно. И вот Эйхенбаум говорит: «Мы – спецификаторы». И он объяснял этим обалдуям-марксистам, что такое учение формалистов. Они изучают образную систему, изучают систему идей, претворенных в произведении. Вот я все надеюсь, что у меня будет аспирант, мальчик, который… Мальчики-аспиранты отличаются энергией. Когда он пойдет в Ленинскую библиотеку, он посмотрит 12-е номера журнала «Печать и революция». И там по оглавлению за год найдет, где, в каком году, в каком номере напечатана беседа Эйхенбаума с литературоведами-марксистами. И для себя, и для меня ксерокопирует. Это не переизданная статья Эйхенбаума. Она гениальна!.. Он, понимая умственную недостаточность марксистов, им объяснял все это страшно популярно и, так сказать, ничего не требуя, чтобы они знали дополнительно. Но – любопытная деталь. Друг к другу марксюги обращались «товарищ»… «Товарищ Скворцов-Степанов», там… «Товарищ Ольминский»… Эйхенбауму они: «Гражданин Эйхенбаум!» Честное слово! Все-таки, во-первых, это хамство. А во-вторых, до какой степени они чувствовали, что это… не по ним все это! Им противоречит. На самом деле это был совершенно иной подход к литературе. Но вот, значит, меня привлекли ОПОЯЗовцы именно тем, что они были людьми с достоинством. Мы живем в стране, где самый главный порок – отсутствие чувства собственного достоинства у людей. Возьмите пьянство беспробудное, возьмите мат беспробудный, стремление друг друга оскорбить непременно. Выключите, я сейчас насчет мата… (Диктофон выключен. Михаил Викторович рассказывает историю о том, как один высокопоставленный начальник оскорбил подчиненных, используя соответствующие выражения. И как однажды ему ответили в соответствующих выражениях. История очень смешная. Жалко, нельзя напечатать). А профессиональное чувство достоинства! Когда все эти литературоведишки говорят: «В свете требований Центрального Комитета все наши литературные организации должны перестроить свою работу! Вы в своих художественных произведениях должны отразить великие высказывания Никиты Сергеевича!» – это отсутствие чувства достоинства. Профессиональное чувство достоинства допускает только одно: то, чем я занимаюсь, бесконечно важно, ценно, и я в своих воззрениях не подчиняюсь никому, кроме своего объекта изучения. А мой объект изучения, в свою очередь, он совершенно самостоятелен и представляет величайшую ценность, потому что он приносит людям радость и счастье. Ни одного человека нет такого, который прочел бы какую-нибудь басню Крылова и перестал бы врать, и перестал бы воровать, но это… Басни Крылова почему радостны? Да по языку своему родному радостны! По меткости характеристик, по наблюдениям! Ничему они не учат кроме того, что они учат любить русский язык и любить искусство. Вот все… Теперь я точно устал, Владимир Станиславович…

В. Е.: Спасибо.

Когда запись была закончена, я сказал Михаилу Викторовичу, что, если он не возражает, я могу разыскать для него статью Эйхенбаума, о которой он упомянул. Михаил Викторович ответил так: «В таком случае это будет самая счастливая весна моей старости». Михаил Викторович был неподражаемо куртуазен. Напомню, что запись делалась 1 марта. Через некоторое время я отослал ему статью и получил письменную благодарность, которую воспроизвожу полностью:

«Дорогой Владимир Станиславович! Огро-о-омное спасибо за Эйхенбаума. Читаю – не могу начитаться! Какая ясность и глубина мысли! И великолепная (в стиле барокко) рама: громоздкая, витиевато-глупая „критика“ „марксистов“-„литературоведов“. (Кавычек на них не напасешься.) Радовался этой статье долго и неистово. Посылаю Вам книжку своих стихов.

М. Панов.»

И я – радовался книжке стихов М. В. Панова. «Долго и неистово».

В. С. Елистратов

Данная эскизная работа является скорее некой эмоциональной репликой, чем систематическим изложением давно и спокойно обдуманных мыслей. Дело в том, что «спокойно обдумать» и «систематически изложить» метафизику языка и личности М. В. Панова сможет, как мне кажется, кто-нибудь, во-первых, гениальный, а во-вторых, минимум через несколько десятилетий. Тут должны будут совпасть два обстоятельства.

Обстоятельство первое. Масштаб и структура, или, если угодно, тональность, личности исследователя должны совпасть с масштабом и структурой (тональностью) личности М. В. Панова. Например, так, как М. М. Бахтин «совпал» с Франсуа Рабле. Глубинно (метафизически) Рабле и Бахтин, несмотря на кажущиеся различия, очень схожи. (С параллелью «Бахтин – Достоевский» сложнее. Но это отдельный разговор.)

Обстоятельство второе. Должны совпасть все те же масштабы и тональности эпох, в которые жил М. В. Панов и будет жить исследователь «глубинных структур» его личности. Потому что, как это ни банально, эпоха выражается через личности. Эпохи личностны. Когда поэт сказал, что «большое видится на расстояньи», он имел в виду, в частности, это. Прибегая к предыдущему сравнению: «кроваво-карнавальная» эпоха 20–30 – 40-х годов XX века, которую пережил Бахтин, более чем созвучна не менее «кроваво-карнавальной» эпохе, в которую жил Рабле. Об этом, например, убедительно писал Н. Турбин. [5] Турбин В. Н. Незадолго до Водолея. М.: Радикс, 1994. Писал, опять же, скорее эмоционально, чем «систематически».

Дело не в том, что современники М. В. Панова, среди которых немало людей «масштабных» и «созвучных» ему, не могут его понять. То, что М. В. Панов глубоко понимаем, свидетельствует данный сборник. Дело в Эпохе. Даже чисто «технически». Во второй половине XX века идеи и личность М. В. Панова и благодаря, и вопреки специфике эпохи были широко востребованы. Благодаря – потому что существовала отлаженная и вполне эффективная система лингвистического и гуманитарного образования, в которой М. В. Панов занимал видное место (достаточно вспомнить аншлаги на его спецкурсах в МГУ), и потому что труды ученого печатались достаточно большими тиражами и входили в списки обязательной литературы для студентов-филологов. [6] Могу утверждать как свидетель, что самой, как бы сейчас сказали, «рейтинговой» книгой, «хитом» для студентов-первокурсников в течение двух с лишним десятилетий был пановский учебник по фонетике. Зеленый. Так и говорили: «зеленый Панов». Вопреки – потому что существовала официальная идеология, которой М. В. Панов не то чтобы противостоял. Скорее, он ее презирал. Так или иначе, М. В. Панов был «отдушиной» для окружающих, таким же «глотком свободы», как С. Аверинцев, Ю. Кудрявцев и другие.