Леонид Крупчанов - Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

Болезнь и смерть Карамзина для Пушкина – тяжкое известие. «Карамзин болен! – пишет он Плетневу в марте 1826 года. – Милый мой, это хуже многого – ради бога успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты..». «Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю», – пишет он Вяземскому, получив, по его словам, «холодные, глупые, низкие» журнальные статьи о смерти Карамзина. В письмах Вяземскому и Дельвигу 1826–1827 годов Пушкин говорит, что их продолжительное молчание о Карамзине становится неприличным; и в то же время собственные материалы о Карамзине, подготовленные к печати, представляются ему недостаточными. Вместе с тем не все в «Истории государства российского» Карамзина вполне удовлетворяло Пушкина. Сохранилась критическая заметка Пушкина при чтении четвертой главы седьмого тома «Истории» Карамзина «Состояние России 1462–1533 гг.», где применительно к русскому самодержавию отождествляются понятия закона и обязанности, Пушкин утверждает, что здесь Карамзин неправ, так как закон государственный поддерживается страхом наказания, а нарушение нравствен ного закона ненаказуемо. Эти замечания относятся к 1818–1819 годам, когда вышел этот том. Пушкин считает «парадоксами» утверждения Карамзина о «спасительной пользе самодержавия» и мысль о том, что республиканцы редко характеризуются нежностью или чувствительностью. У Пушкина две эпиграммы на Карамзина. Одна, видимо, связана с объявлением о скором выходе «Истории государства Российского» (1816):

Вторая эпиграмма, более острая, связана уже с выходом «Истории…» из печати:

Поначалу отказываясь в этом случае от авторства, Пушкин затем признал его, правда, в косвенной форме, назвав сатиру лучшей русской эпиграммой. Пушкин тяжело переживает болезнь и смерть Карамзина, о чем свидетельствуют его письма этого времени. Однако самодержавно-деспотическую концепцию «Истории государства Российского» Пушкин не принял, о чем, прежде всего, свидетельствует его «Борис Годунов», где движущей силой истории представлен не самодержец, а народ.

Русская литература XVIII века, можно сказать, переработана и органически впитана поэзией Пушкина. Структура пушкинского творчества как бы целиком облечена тем легким, неуловимым и неповторимым флером иронии и самоиронии, следы которой ведут к сатире Фонвизина. Пушкинский поэтический взгляд зорко отслеживал и фиксировал неприемлемые для него черты окружающей жизни (Эта особенность характеризовала с ранних лет и творчество Гоголя). Пушкин ощущал свою творческую связь с Фонвизиным. Еще в лицейские времена, в 1815 году, он пишет сатирическую поэму «Тень Фонвизина». По стилю она связана с другими его вещами, восходящими к литературе классицизма, в том числе с «воспоминаниями в Царском селе», а по содержанию вполне современна. Поэма разбита на одиннадцать строф, выполненных четырехстопным ямбом. Равенство строк в строфе не соблюдается. Сюжет эпический. Фонвизин, знаменитый русский писатель, насмешник и весельчак, «лаврами повитый», заскучав в раю, решил навестить землю, где он когда-то жил, чтобы посмотреть, что изменилось с тех времен. Оказывается, там всё осталось по-прежнему: процветают лицемерие, клеветничество, казнокрадство, нахальство, «глупость генералов», волокитство, пьянство.

пишет Пушкин. Те же песни поют «… братии – поэты», «парнасские клевреты».

Проводник Фонвизина Эрмий проводит его по знаковым местам для романтика – «арзамасца» Пушкина, которые в той или иной степени связаны с классицизмом и членами патриархального общества «Беседа любителей русского слова». Под именем Кропова, сидевшего

изображен издатель журнала «Демокрит» А. Ф. Кропотов. Известный консерватор Д. И. Хвостов («Хвостов-унылый») жалуется Фонвизину, что ему ни в чем нет удачи, что его стихи никто не читает и что даже мальчишки освистывают его. Далее читателю представлен «крестник и чтец» Хвостова Анастасевич (имеется в виду журналист В. Г. Анастасевич, помощник Хвостова). Затем следует «князь Шальной» (князь П. И. Шаликов), который «… движа вздохами листочки, Мочил их нежною слезой».

«Славяноросс надутый», «безглагольник пресловутый» – князь С. А. Ширинский-Шихматов, автор написанной в классицистическом духе поэмы «Петр великий…» «Дьячком псалтири обученный, Ужасный критикам сатирик» – А. С. Шишков; его «Невинная другиня…, Вралих Петрополя богиня» – поэтесса А. П. Бунина.

Наконец, Пушкин пародирует певца Екатерины и Фелицы, «славного» Державина, который «… спотыкнулся…Апокалипсис переложить» и теперь воспевает «статей библейских преложенье».3десь «Пиндар Холмогора» Ломоносов, тайно позавидовавший когда-то «возгремевшему» «звучной лирой в сонме россов» «бритому татарину» Державину.

И наконец «Певец пенатов молодой С венчанной розами главой, Едва прикрытый одеялом», дремавший «с прекрасной Лилою» Батюшков, изумивший Фонвизина силой таланта, напоминающего Парни, Клейста или даже самого Анакреона. Эту энциклопедическую расправу над противниками романтизма осуществил с помощью Фонвизина Пушкин-лицеист. Разочарованный Фонвизин, как можно полагать, никак не соотносится Пушкиным с этими устаревшими нормами творчества. Пушкин озабочен тем, чтобы Фонвизин воспринимался читателями России как чисто русский писатель, даже по форме. Давая указания о корректировке «Евгения Онегина» своему брату Льву в письме от ноября 1824 года, Пушкин пишет: «Не забудь Фонвизина писать Фонвизин. Что он за нехрист? Он русский. Из перерусских русский». (Для него неприемлемо написание фон-Визин.) Пушкин не только интересуется работой П. Вяземского над биографией Фонвизина, но и выполняет его поручения, связанные с этой работой. В письме к Вяземскому в январе 1831 года он пишет, что беседовал со стариком князем Н. Б. Юсуповым, жившим в свое время в одном доме с Фонвизиным. Юсупов, свидетельствуя об остроумии Фонвизина, передает в анекдотической форме рассказ об отрицательной оценке Фонвизиным трагедии В. И. Майкова «Агриона». Видно, что Пушкин внимателен ко всему тому, что связано с именем Фонвизина. В письме к Вяземскому в июне 1836 года он поздравляет его с успешным прохождением через цензуру работы о Фонвизине. Посылая Вяземскому его работу. Пушкин спрашивает: «Знаешь ли ты, что Фонвизин написал теологический памфлет «Аввакум Скитник?». Пушкин ошибается: на самом деле это направленное против старообрядцев произведение написано М. Д. Чулковым. Но этот случай, можно сказать, исключительный: Пушкин мог безошибочно определить авторство Фонвизина по его стилю. В 1830 году в «Литературной газете» был опубликован оставшийся неизданным материал из задуманного (но не разрешенного) Фонвизиным журнала «Друг честных людей или Стародум», – публикация под названием «Разговор у княгини Халдиной». Тогда же в «Северной пчеле» (№ 10 за 1830 год) появилась заметка, где было высказано сомнение в авторстве Фонвизина. В своей реплике «О разговоре у княгини Халдиной» Фонвизина» («Литературная газета», отдел «Смесь», 1830 г. 31 января, № 7). Пушкин решительно отвергает эти сомнения. И дело не только в том, что авторство Фонвизина подтверждено его племянником. Авторство это подтверждено «духом и слогом» произведения, в нем точно изображены нравы фонвизинского времени. Княгиня и Сорванцов общаются на «ты», к тому же княгиня недовольна, что гость не приглашен в ее уборную. Тот же Сорванцов, подобно Простакову, в армию поступил, чтобы «ездить цугом», ночи «проводит» за картами, спит на работе, крестьян отдает в рекруты, мирится со взятками, то есть ведет себя как «русский барич прошлого века». Здравомысл похож на Правдина и Стародума, Пушкин жалеет, что Фонвизин не может изобразить современные нравы. Как видно, Пушкин здесь вполне убедителен. Фонвизин, с точки зрения Пушкина, полностью соответствует современным жизненным и литературным принципам. Он закрепил их в формулах «друг свободы» и «Сатиры смелый властелин».