Леонид Крупчанов - Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

В черновых набросках к главе «Русская изба» Пушкин записал: «Строки Радищева навели на меня уныние:

Спустя три года после создания «Путешествия из Москвы в Петербург», в 1836 году Пушкин подготовил для своего журнала «Современник» еще одну большую статью «Александр Радищев», также не пропущенную цензурой. Пушкин настойчиво стремится выступить перед читателями с работой, из которой они смогли бы узнать более или менее полно о крупном русском мыслителе и писателе. Работе предпослан эпиграф из Карамзина по-французски: «Не следует, чтобы честный человек заслуживал повешения».

Пушкин приводит факты биографии Радищева говорит о его учебе за границей, его дружбе с рано умершим Ф. В. Ушаковым, знакомстве с французской философией – Дидро, Руссо, Гельвеция. Характеристика Радищева очень своеобразна, противоречива. С одной стороны, он снижает его значение, утверждая, что не считает его великим человеком. Он преступник-фанатик, а книга его – посредственность. А с другой стороны, – Радищев – человек с необыкновенным духом, заблуждающийся, но действующий «с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию». Здесь Пушкин как будто говорит о себе в молодости, с тогдашними его заблуждениями и высылками. Подобно самому Пушкину, Радищев «охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого атеизма». Как философа Пушкин отрицает Радищева, а из литературных произведений отмечает анализ «Телемахиды», «Осьмнадцатый век». Пушкин положительно оценивает поэмы Радищева, указывает на оригинальность характера «Бовы», юмор, но не видит в его произведениях народности, современного слога.

В мировоззрении Радищева Пушкин видит отражение французской философии XVIII века: «Скептицизм Вольтера, филантропию Руссо, политический цинизм Дидро и Реналя». Пушкин как бы забывает о философских пристрастиях Екатерины II, собственную объективную оценку Вольтера: ему нужно провести во что бы то ни стало свою работу о Радищеве через цензуру. Он недоволен тем, что своей книгой Радищев раздражает власти. Влияние Радищева ничтожно, хотя у него и есть несколько «благоразумных», «благонамеренных предположений», «тиснутых» в тайной типографии. И уж совсем в духе позднего Гоголя, периода его работы над «Выбранными местами…», он пишет, что лучше было бы дать правительству и «Умным помещикам» «способы к постепенному улучшению состояния крестьян». Работа Пушкина увидела свет лишь в 1841 году, спустя пять лет после смерти автора. Видимо, в связи с работой о Радищеве теперь уже о самом Пушкине можно сказать словами, направленными им в адрес Радищева, вернувшегося из ссылки, уже отнюдь не поклонником Робеспьера: «Глупец один не изменяется, ибо время не приносит ему развития».

В итоге этого рассмотрения можно с уверенностью сказать, что Пушкин не только знал, изучал русскую литературу, но и опирался на её достижения, включал её в качестве тематики и проблематики в свое творчество.

О русском театре Пушкин невысокого мнения. «У нас нет театра, – пишет он Вяземскому в феврале 1823 года, – опыты Озерова ознаменованы поэтическим слогом – и то неточным и заржавым; впрочем, где он не следовал жеманным правилам французского театра? Знаю, за что полагаешь его поэтом романтическим: за мечтательный монолог Фингала – нет? Песням никогда надгробным я не внемлю, но вся трагедия написана по всем правилам парнасского православия; а романтический трагик принимает за правило одно вдохновение…» Поэтом Вяземский назвал Озерова в предисловии к собранию его сочинений, изданному через год после смерти Озерова в 1817 году. Пушкин в письме не совсем верно цитирует трагедию В. А. Озерова «Фингал».

В заметках на полях к статье Вяземского «О жизни и сочинениях В. А. Озерова» (1825 г.) Пушкин оспаривает правомерность сравнения Озерова с Карамзиным в работе Вяземского, явившейся предисловием к сочинениям Озерова: «Большая разница. Карамзин великий писатель во всем смысле этого слова; а Озеров – очень посредственный. Озеров сделал шаг вперед в слоге, но искусство чуть ли не отступило. Геркулесовского в нем ничего». Таким образом, Пушкин считает преувеличенным значение Озерова в русской драматургии XVIII века.

В то же время Пушкин считает «не довольно еще оцененной» поэзию И. М. Долгорукова, о чем он пишет в отрывках черновой редакции «Путешествия из Москвы в Петербург».

В своей статье «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 годах» Н. Гоголь чётко и определённо выразил своё мнение о бесспорном влиянии русской литературы XVIII века на современную ему литературу. При этом перечислялись имена почти всех наиболее значительных писателей XVIII века. Он сетует лишь на то, что в современных литературных журналах не найдёшь даже упоминания об этих писателях.

Гоголь хорошо знал Державина, цитировал по памяти его произведения. Но развёрнутый отзыв о его творчестве он даёт лишь в 1846 году, в четвёртой главе «Выбранных мест…», которую он назвал «О том, что такое слово». Глава начинается цитатой из Пушкина: «Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:

сказал так: «Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела». Пушкин прав. Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своём поприще». Гоголь утверждает, что Державину следует сжечь половину своих од, в которых он нарисовал «карикатуру» на самого себя, в которых всё «холодно» и «принуждённо», в отличие от его «одушевленных» од. В своих «пошлых одах, – говорит Гоголь, – как бы карлик надел панцирь великана, да ещё и не так, как следует». У Пушкина (в «Пророке»), у Ломоносова и Державина отмечает он «строгий лиризм» «высоких предметов». «Заговорит Державин о России – слышишь в себе неестественную силу и как бы сам дышишь величием России», – пишет Гоголь. Подобно Пушкину, (который «был умен во всём») видевшему в монархии средство смягчения закона, Державин свою любовь к Екатерине носил в себе, как «святыню». Гоголь приводит в качестве образца стихи Державина, посвященные Екатерине и другим царям:

Державина Гоголь рассматривает как продолжателя Ломоносова, но лишь по внешним формам творчества. В главном же они различны: Ломоносов видит величие России в науках, в «географических очертаниях», у Державина же – творческое воссоздание жизни людей всех сословий, «гиперболический размах речи». Державин для Гоголя – «певец величия», смело соединивший слова высокие и низкие. Для примера Гоголь ссылается на стих: