Юрий Лифшиц - Как переводить сонеты Шекспира. Краткое практическое руководство

СШ-21 (переводчик тот же:

Стало быть, лирический герой этих строк регулярно что-то или кого-то продает, а продавая, шумно «славит». На этот раз, правда, он не выставляет своего товара на продажу, поскольку в нем, надо полагать, имеется какой-то изъян.

Фрадкин (СШ-113):

Не значит ли это, что автор перевода (не сонета), окривел на один глаз? (К слову, использовать «глаз» там, где по смыслу больше подходит «взор», пришлось по душе многим переводчикам, в том числе и корифеям. В частности, см. у Маршака в СШ-24: «Мой глаз гравером стал…». То есть один глаз стал гравером, а другой избрал себе иную профессию ? И образчикам такого грубо оптического буквализма как у Маршака, так и у других переводчиков, несть числа.)

Козаровецкий (СШ-15):

Согласно этой версии «Время» и «Распад», очевидно из хулиганских побуждений, сговорились «ночью» подкараулить «юный день» с целью нанести ему тяжкие телесные повреждения. Долго же они будут за ним гоняться, ведь «юный день» застигнуть в ночное время нет никакой возможности.

Дудоладова (СШ-62):

Странные, однако, зеркала водились в шекспировское время оно: они были не только мастерами по части отражения, но и набрасывались на смотрящегося в них, срывая с него покровы, – именно такой вывод можно сделать, если поверить версии переводчицы.

Вот, собственно, и все, что мы хотели сказать относительно интерпретации. Остается только добавить, что образчики неадекватного, с нашей точки зрения, истолкования СШ приведены здесь не для того, чтобы изощрить наше ироническое перо, но чтобы, во-первых, сделать более выпуклыми переводческие изъяны, а во-вторых, предостеречь будущих поэтов от подобной практики подхода к шекспировской лирике. Следует отмерять не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем резать по живому тонкую, нежную и весьма дорогостоящую ткань СШ. В противном случае можно получить в результате неважно скроенную и нелепо сшитую вещь.

Идеального перевода ПСШ не было, нет и быть не может, что бы там ни говорили его немногочисленные, впрочем, адепты. Каждая эпоха дает (или не дает) свою версию классического эталона, каковая считается образцовой вплоть до следующей эпохи. Оригинал вечно юн и свеж, его переводы подвержены дряхлению и моральной порче.

Разговоры об идеальности чего бы то ни было очевидно восходят к выдающемуся философу Г. Лейбницу и его знаменитых «Опытах теодицеи…», откуда массовое сознание выудило сентенцию «Все к лучшему в этом лучшем из миров», каковая у автора напрочь отсутствует. Впрочем, подавляющее большинство читателей об этом узнало вовсе не из «Теодицеи», предназначенной не для широких масс, а из популярного «Кандида», автор коего знаменитый философ и литератор Ф. Вольтер всласть поизгалялся над неверно истолкованными теориями своего великого современника.

К чему мы это говорим? А к тому, что лейбницевское сочинение находится в прямой связи с неадекватностью перевода. В тексте «Теодицеи» ничего не сказано ни о лучшем, ни о совершенном, ни об идеальном мире, но только об оптимальном . Чувствуете разницу? Оптимальный означает наиболее благоприятный, наиболее подходящий к тем или иным условиям. Посему и перевод может быть оптимально приближенным к подлиннику, лучшим для своего времени, совершенным в каком-либо отношении, но идеальным – никогда.

Улучшателями текста мы называем переводчиков, запросто использующие в своих ПСШ достижения предшественников. Это может быть точно найденное слово, рифма, порой обе рифмующиеся пары одной и той же строфы, удачная строчка и даже четверостишие, каковое иногда заимствуется, если не целиком, то в общих чертах.

Начало улучшательству положил все тот же Маршак. Это становится ясно даже при поверхностном сличении его ПСШ с ПСШ Чайковского, исключительно талантливого русского переводчика, явно недооцененного критикой и широкой публикой, которой, впрочем, так и не удалось основательно вчитаться в переводы этого мастера. Модест Ильич Чайковский (родной брат всемирно известного композитора) был вторым после Н. Гербеля, кто выполнил полный перевод Шекспировского цикла, причем на достаточно высоком для своего времени уровне. Можно даже сказать, что переводы Чайковского опередили отпущенное ему для творчества время и, возможно, поэтому его труды не получили заслуженной ими известности. Зато они – как подручный материал – сгодились для Маршака. Мы ни в коем случае не хотим обвинять Маршака в плагиате – для этого нет весомых оснований, – однако в его работах очень и очень заметны следы пристального изучения переводческих достижений (именно так!) Чайковского. В подтверждение нашего тезиса перейдем к фактам.

Как известно, первым опубликованным СШ в переводе Маршака, был 32. Сей блин вышел комом и далеко не случайно оказался слегка похожим на текст Чайковского. Смотрите ниже первую строфу СШ-32 в передаче Модеста Ильича и то же самое в обработке Самуила Яковлевича (здесь и далее полужирным шрифтом выделены совпадения в текстах переводчиков):

Чайковский:

Маршак:

Похоже, не правда ли? Во всяком случае о первой и третьей строчках катрена это можно сказать наверное.

ПСШ-4, первая строка третьего катрена:

Чайковский:

Маршак:

ПСШ-7, третья строка первого катрена:

Чайковский:

Маршак:

ПСШ-17, третья строка второго катрена:

Чайковский:

Маршак:

ПСШ-19, первая строка первого катрена:

Чайковский: