Леонид Василенко - Введение в русскую религиозную философию

Позже русская мысль отказалась от жесткого противопоставления закона и совести, нравственности и права. Правопорядок отчасти совпадает с нравственным миропорядком (Вл. Соловьев, кн. Е. Трубецкой, П. Новгородцев, С. Франк и др.); государственные законы не должны противоречить нравственным принципам и правилам, законопослушание – не только по гражданскому долгу, но и по совести. Другое дело, что государство поддерживает своей силой только часть нравственных требований, а не все те, на которых строится полнокровная жизнь здорового общества.

Вл. Соловьев активно защищал идеальное предназначение права, «силу права против права силы». П. Новгородцев был крайне озадачен отсутствием у К. Аксакова «доверия к идее права», трезвого понимания нравственной ценности правовых установлений как таковых, права как выражения справедливости и свободы. Конечно, положительный идеал правового государства выработан жизнью Западной Европы, но не следует пренебрегать им во имя русской самобытности. Соловьев и Новгородцев, не будучи западниками, все же имели определенное доверие к европейскому правовому опыту, что, разумеется, не означало признания Запада духовно благополучным. Право имеет важные нравственные задачи – смирять злые наклонности, обуздывать преступные проявления упорного эгоизма, бороться с несправедливостью и произволом сильных, обеспечивать гражданское равенство и свободу. Нравственная свобода в неправовом обществе, считал он, легко превращается в пустую фикцию. Более поздние славянофилы, отрицавшие духовную ценность права, пришли просто к националистическому восхвалению силы государства, граничащему с культом силы, что означало их духовное банкротство.

Все же не будем записывать К. Аксакова в число банкротов. Бердяев назвал его «самым наивным из славянофилов». Сергей Аксаков относился спокойно к идеализациям сына: «Кажется, остается желать, чтобы он на всю жизнь оставался в своем приятном заблуждении, ибо прозрение невозможно без тяжких и горьких утрат: так пусть его живет да верит Руси совершенству» (11, с. 39–40). Нужно ли нам разделять эти приятные заблуждения? От них были далеки пророки Ветхого Завета, когда обличали грехи своих царей.

Вопросы:

1. В чем изменилось понимание соборности у поздних славянофилов по сравнению с ранними?

2. Сравните понимание личности у Самарина и К. Аксакова.

3. В чем прав и в чем не прав К. Аксаков в своем отношении к демократическому правопорядку и к юридическому закону?

4. В чем несостоятельность новоевропейских концепций прогресса?

5. В чем суть исторического циклизма Данилевского?

6. Как оценивали современники его концепцию, и что можно сказать о ней в свете философии истории XX в.?

7. Существует ли особая «русская цивилизация», особый «славянский культурно-исторический тип»?

Литература:

1. Аксаков И.С. Соч.: В 7 т. М., 1886–1887.

2. Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М., 2002.

3. Самарин Ю.Ф. Статьи. Воспоминания. Письма. М., 1997.

4. Зеньковский В.В . Русские мыслители и Европа. М., 1997.

5. Тютчев Ф.И . Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.

6. Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

7. Страхов Н.Н. Борьба с Западом в нашей литературе. В 2-х тт. СПб., 1887–1990.

8. Достоевский Ф.М. Собр. соч. Т. X. М., 1958.

9. Данилевский Н.Я . Россия и Европа. М., 1991.

10. Аксаков К.С. Полн. собр. соч. В 3-х тт. М., 1861–1880.

11. Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анжея Валицкого. В 2-х вып. М., 1992.

12. Франк С. Религиозность Пушкина //Пушкин в русской философской критике. М., 1990.

13. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994.

14. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1983.

Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) – литератор и философ-публицист, яркий и оригинальный мыслитель. Родился в семье небогатого помещика в с. Кудиново неподалеку от Оптиной пустыни. Получил медицинское образование в Москве, участвовал в Крымской войне, затем после недолгой работы врачом в Нижегородской губернии направился в Петербург и поступил на службу в Азиатский департамент МИД'а. Был направлен консулом на Ближний Восток, где и трудился 10 лет. Здесь сформировал свои взгляды на судьбы России, на ее европеизацию и отношения с Азией. Его заинтересовали судьбы южных славян в их борьбе против турецкой оккупации и судьбы самой Турции. Постепенно определились его идеи о славянстве, о православии, о значении Византии и греческой культуры.

В те годы он любил красоту, великолепие и цветение жизни. Его эстетизм выражался по-разному. Нередко соединялся с обычной эротикой, но Леонтьев был еще и поклонником красоты культурных форм, социального величия. Султан восхищал его: прекрасен его дворец, прекрасен он сам в своих восточных одеяниях, прекрасен его гарем. Эстетика Ближнего Востока влекла душу Леонтьева, а Запад он отверг как безобразие. Отдал он дань и тому, что впоследствии сам же покаянно назвал «самыми разрушительными учениями».

Красота в нашем мире постоянно попирается, и зло на каждом шагу подрывает возможность быть оптимистом. Может быть поэтому Леонтьев воспринимал многое как чуждое. Писали, ссылаясь на его слова «как душно везде», что в России Леонтьев чувствовал себя иностранцем. В других словах «отцвету, не успев расцвести» угадывается личный страх напрасно загубить свою жизнь. Леонтьев любовался теми красотами, которым не дано войти в жизнь вечную без духовного преображения, они и в истории недолговечны.

Мог ли такой человек жить одной только эстетикой? Мать Мария (Кузьмина-Караваева) заметила, что Леонтьев «был огненной душой по природе» (Вестник РХД, 1997, № 176, с. 23). Он жаждал веры и медленно шел к христианству. В 1871 г. его настигла в Салониках неожиданная и опасная болезнь, и он дал в молитве Пресв. Богородице обещание стать монахом, если выздоровеет. Он думал не только о личной смерти, но и о вечной гибели души, с которой еще не была смыта грязь бурной жизни. «Рано! Ты видишь: рано мне умирать!» – возопил он перед старой семейной иконой. Личное доверие к Божией Матери, упование на Ее заступничество соединились с жаждой обрести высшее руководство. Он горячо молился – может быть, впервые по-настоящему. Пришли вскоре и слезы покаяния, а затем – хотя и не сразу – и вера в Бога.

Выздоровев, Леонтьев начал искать путь исполнения своего обета. Он направился к старцу Иерониму в Пантелеймоновом монастыре на Афоне, чтобы стать его учеником. На Афоне пробыл почти год. Монахи увидели, с чем он пришел: не изжитая страстность, гнетущая боль раненого сердца, гордость сильного ума, напряженность и потемненность религиозного чувства, отношение к Высшему как к чему-то пугающему и в то же время неизбежному. Но была и решимость смирить себя, стать другим. Старцы отложили постриг. Леонтьев подал в отставку и больше не вернулся на дипломатическую работу. В 1873 г. он возвратился в Кудиново.