Ален де Бенуа - Карл Шмитт сегодня

Тотальная война отмечает собой не только возврат к «естественному состоянию», как его представлял Гоббс. Войны, в которых враг считается преступником или тем, кто вне закона, демонстрируют свой теологический или религиозный характер. Подобно крестовым походам, религиозным войнам или войнам против еретиков и язычников, это войны без границ, чрезмерные войны, поскольку они выстраиваются в соответствии с моральными категориями, так что представляющие их стороны не могут прийти к примирению. «Самой собой разумеется, – отмечает Норберт Кампаньа, – что зло не может обладать “равными правами” с добром: силы, воюющие за добро, присваивают себе все права, а силы, которых относят на сторону зла, видят, что их лишили всех прав, поскольку невозможно представить, чтобы силам зла было предоставлено ничтожнейшее из прав […] “Добрые” могут сбрасывать бомбы на мирное население, а у “злых” нет права поступать так же [.] Если причинам войны придана видимость справедливости и если в ней соблюдаются хоть какие-то формальные нормы, все предпринимаемые в такой войне акты враждебности автоматически становятся справедливыми» [57]. Борьба во имя блага позволяет не только вмешиваться в международные дела суверенного государства (во имя человечества, свободы, демократии или прав человека), но также ограничивать свободы, открывать лагеря, в которых содержатся пленные, лишенные всякого юридического статуса, бомбардировать гражданское население, разрушать промышленную инфраструктуру, использовать пытки, напалм, белый фосфор, снаряды с обедненным ураном, осколочные бомбы, противопехотные мины и т. д. Во время публичной дискуссии, организованной на телеканале CBC в 1996 году, бывшего госсекретаря Мадлен Олбрайт Лесли Сталь спросила о необходимости введения в Ирак объединенных сил союзников, которое повлекло гибель 500000 иракских детей («Указывалось, что в Ираке погибло полмиллиона детей. Это больше, чем в Хиросиме. Оправдана ли такая цена?»). Ответ Олбрайт был совершенно недвусмысленным: «Это был сложный выбор, но мы считаем, что да, цена была оправданной» [58].

Итак, последствия уподобления врага подсудимому, преступнику, которого надо покарать, весьма важны. «Это приводит, – пишет Жан-Франсуа Кервеган, – к преобразованию международного права в приложение к уголовному, а войны – в полицейскую операцию, нацеленную на пресечение действий преступника» [59]. Поскольку подавление преступлений и правонарушений традиционно относится к ведомству полицейских сил, воинские подразделения постепенно приобретают качества полиции. Уже в 1904 году Теодор Рузвельт заявил, что в будущем государства, вполне возможно, будут вынуждены «применять международную полицейскую силу». В период между двух мировых войн, в эпоху пакта Бриана-Келлога (1928 г.), «запрещение войны» заставит воюющие стороны маскировать собственные действия, представляя их в качестве акций международной полиции, чтобы их планы не выглядели преступными. В современную эпоху, особенно в рамках антитеррористической борьбы, мы наблюдаем показательное стирание границы между армией и полицией: если полиция все чаще вынуждена обеспечивать внутренний порядок военными средствами, то армия участвует в войнах, которые регулярно представляются в качестве международных полицейских мер.

В то же время стирается граница между внутренней политикой и внешней, даже между внешней войной и гражданской. Как отмечает Клод Полен, «новые войны не могут не быть всеобщими (мировыми), безжалостными (беспощадными), безграничными (тотальными) и иррегулярными (это международные гражданские войны)» [60]. Справедливая война, как много раз отмечал Шмитт, неизбежно приводит к гражданской войне уже в силу того факта, что ее можно вести без соблюдения форм «jus in bello». Среди правил «войны по форме» основополагающим было различие гражданских и военных лиц, а также участников боевых действий и неучастников. Это различие автоматически стирается в справедливых войнах современного типа, когда приходят к выводу, что все вражеское население виновно. Применение ковровых авиационных бомбардировок, отличающихся огромной разрушительной силой и в то же время анонимным и «неощутимым» характером действий самого бомбардира, – одно из логических следствий этого развития.

С другой стороны, сегодня мы замечаем умножение числа негосударственных агентов (неправительственных организаций, частных фондов, мультинациональных компаний, финансовых групп, групп влияния и т. д.), занятых в различных сферах международной жизни. Этот процесс также влечет переопределение отношений между публичным и приватным, гражданским и военным. И если, с одной стороны, военные все больше представляются «техниками» или «гражданскими в униформе», с другой, мы видим ускорившуюся приватизацию всего того, что имеет отношение к безопасности (или предотвращению рисков). Приватизация войны развивается не только благодаря тому, что на многих театрах боевых действий воюющими сторонами являются гражданские лица, взявшиеся за оружие, или из-за того, что некоторые преступные организации сегодня используют настоящие частные армии, например наркоторговцы. Другой важный факт состоит в возрождении частных армий наемников, особенно в США, где из-за отсутствия призыва число служащих регулярной армии относительно невелико, если сравнивать с общей численностью населения.

Частные военные компании (private military companies или PMC), зависящие или независимые от военно-промышленного комплекса, сегодня занимают все более значимое место в американской военной архитектуре и национальной безопасности, тем более, что их использование позволяет обойти нежелание Конгресса отправлять на войну классические войска. Показатели деловой активности этих обществ, акции которых зачастую торгуются на бирже, постоянно растут. Наиболее известны из них DynCorp Inc., Military Professional Resources Inc. (MPRI), Kellogg Brown & Rott (KBR), Blackwa-ter Security Consulting, Erinys, Sandline, Titan, Caci international и т. д. KBR, принадлежащая транснациональной фирме Halliburton, в которой есть личные интересы у многих членов правительства Буша, подписала 14 июня 2003 года контракт с Пентагоном на общую сумму в 200 миллионов долларов. Одна только Blackwater, фирма, занимающаяся обеспечением безопасности, располагает штатом из приблизительно 50000 наемников со всех концов света. Эти частные организации, постоянно ищущие новые рынки в сфере обороны и безопасности, стали опорной точкой для развертывания военных сил США в Персидском заливе. Сегодня они особенно активны в Ираке, где примерно 20000 наемников обеспечивают логистической поддержкой классические воинские части, не особенно беспокоясь о выборе средств (причем потери в их рядах не включаются в общие потери американской армии). Эти вспомогательные участники военных действий, чья зарплата может достигать 1000 долларов в день, не подчинены никаким правилам, конвенциям или же ограничениям, которые налагались бы на их действия. Их статус парадоксален, поскольку, хотя США привлекают их на законных основаниях, с точки зрения международного права, они являются нелегальными участниками боевых действий [61]. «Частные военные компании, услуги которых, оплачиваемые Пентагоном, подчас чрезмерно дороги, стали, – пишет Сами Макки, – важным элементом новой интервенционистской стратегии, опирающейся на возможность быстрого развертывания сил в любой точке планеты» [62]. По оценкам, сегодняшний «рынок» наемников составляет 100 миллиардов долларов в год [63]. С другой стороны, отмечается обратное явление – милитаризация гуманитарной сферы, связанная с тем, что помощь развивающимся странам, в том числе гуманитарная, сама стала вспомогательным инструментом в борьбе с асимметричными угрозами, а также инструментом умножения влияния на международной арене.