Ален де Бенуа - Карл Шмитт сегодня

Стирание границ между классическими категориями войны достигает своей кульминации в размывании самих понятий войны и мира. Когда враг превращается в олицетворение Зла, более невозможно заключать с ним мир, поскольку такой договор потребовал бы переговоров и примирения со Злом. В старом праве народов поражение рассматривается в качестве достаточного «наказания». Сегодня же необходимо привлечь к суду тех, на кого возлагают «ответственность» за войну. Неопределенно долгая война, включая и в мирное время, становится поэтому нравственным императивом. Карл Шмитт хорошо понимал, что Версальский договор и пакт Бриана-Келлога создали промежуточное состояние между войной и миром, в котором мир превращался в некое продолжение войны другими средствами [64]. С тех пор такая ситуация еще больше закрепилась, что привело в итоге к почти полному исчезновению различия войны и мира. «Справедливая война» современного типа больше не завершается заключением мирного договора, составленного в должном виде, а продолжается в других формах в мирное время. Как только пушки замолкают, надо наказывать виновных, тогда как население следует по возможности «переобучать». Войны больше не заканчиваются: они становятся бесконечными, поскольку положить им конец тем сложнее, чем больше они растягиваются на мирное время. «Холодная война» или «горячий мир»: война в ее разных формах становится постоянным состоянием. В то же время это стирание границы между исключением (каковым является война) и нормой (которой в нормальном случае является мир). Наконец, раз, по Карлу Шмитту, политика предполагает признание врага, сегодня мы видим, как с ног на голову поставили формулу Клаузевица о войне как продолжении политики другими средствами: война становится «разрушением политики другими средствами» [65].

Это размывание границы войны и мира намного опаснее для понятия мира, чем войны. Прежде всего, потому, что первое не обладает той же полисемией, что второе (есть только одна форма мира, тогда как существует множество форм войны). А также потому, что войну ведут, чтобы добиться мира, а не мир заключают ради войны, а цели всегда должны быть определены с большей ясностью, чем средства их достижения.

Нет никакого сомнения в том, что критика Карлом Шмиттом «справедливой войны» современного типа относится, в первую очередь, к США, поскольку подавляющее большинство войн, которые вела эта страна, были не регулярными войнами, «войнами-дуэлями», а войнами против врагов, считающихся преступниками, и их вели вплоть до полной капитуляции последних. Известно, что, по Шмитту, «все понятия, содержащие в себе зачатки современного учения о государстве, являются секуляризованными теологическими понятиями» («Alle prägnanten Begreiffe der modernen Staatslehre sind säkularisierte theologische Begriffe»). В некоторых отношениях «политическая теология» в США даже более заметна, если учесть то первостепенное значение, которое играет там вездесущая гражданская религия, которая позволяет также объяснить мессианский характер внешней американской политики, объединяющий демократов и республиканцев (и даже интервенционистов и изоляционистов), невзирая на их различия и раздоры.

В XIX веке Герман Мелвилл в своем романе «Белый бушлат» заявил: «Мы, американцы, – в каком-то смысле избранный, привилегированный народ, Израиль нашего времени. Мы несем ковчег свобод всего мира […] И в качестве будущего наследства Бог завещал нам обширные территории политических язычников […] Весь остальной мир вскоре пойдет по нашим стопам». В часто упоминавшейся во второй половине того же XIX века доктрине «Явной судьбы» (Manifest Destiny), сформулированной в 1845 году Шоном О’Салливаном, осуществляется слияние империализма и богоизбранности, позволяющее в то же время морально и религиозно легитимировать политические, культурные и коммерческие завоевания [66]. Сенатор Альберт Дж. Беверидж скажет: «Не для тщетного и пустого обожания и самообожания тысячу лет приготовлял Бог англоязычные народы. Нет! Он сделал нас хозяевами и организаторами мира, дабы мы навели порядок там, где царствует хаос» [67]. Это мировоззрение, восходящее к отцам-пилигримам и к мифу «Града на холме», сохранялось всегда. Можно было бы привести множество примеров его проявления. США, как новая Обетованная земля, считают свои ценности универсальными и, полагая, что на них возложена божественная миссия, пытаются – от чистого сердца – навязать их всему остальному миру [68]. Разве Рональд Рейган не заявил еще в 1980 году: «Сомневаемся ли мы в том, что само Божественное Проведение превратило эту землю в остров свободы?». Билл Клинтон в своей инаугурационной речи, произнесенной в начале второго президентского срока, также провозгласил, что «Америка стала единственной нацией, без которой нельзя обойтись».

Благодаря событиям 11 сентября 2001 года сговор неоконсерваторов и протестантских церквей евангелического направления обозначился со всей ясностью. Мессианское видение, унаследованное от пуританизма и кальвинистского учения о предопределении, – видение, долгое время скреплявшее консенсус американского общества, – получило новое и весьма бурное развитие. Миф об Америке как «избранной нации», обязанной утверждать Добро по всему миру, нации, против которой силам Зла никак не устоять, поскольку родилась она под присмотром самого Провидения, был снова поднят на щит, как в эпоху «Великого пробуждения» (Great Awakening) 1730–1760 гг., получив поразительное распространение – и не только в политической или дипломатической сфере, но и в геополитической. «Наш национализм, – писали Уильям Кристол и Дэвид Брукс, – это национализм исключительной нации, основанной на универсальном принципе, на том, что Линкольн называл “абстрактной истиной, применимой ко всем людям во все времена”» [69]. Это мировоззрение закрепляется уверенностью в том, что Америка – носитель всего самого лучшего в политических и социальных подходах: «Американцы не должны отрицать то, что из всех наций мира именно их – самая справедливая […], лучший образец для будущего» [70]. «Если США представляют богоизбранный народ, – отмечает Кеннет М. Колман, – тогда практически невозможно представить ситуацию, в которой интересы человечества не совпадали бы напрямую с интересами Соединенных Штатов» [71]. «Существует система ценностей, от которых нельзя отступать, и это именно те ценности, которые мы отстаиваем. И если эти ценности достаточно хороши для нашего народа, столь же хороши они должны быть и для других», – еще недавно можно было прочитать в «Washington Post» [72]. Подобных цитат можно, опять же, привести множество. В подобной атмосфере не может не наметиться слияние национализма и мессианизма: «Дядя Сэм, бывший раньше вооруженной рукой мессии, ныне сам становится Мессией» [73].