Николай Кадмин - Философия убийства

Психологию предательства и того, что принято называть иезуитизмом, хорошо вскрывает следующий обвинительный акт нераскаявшимся еретикам: «Мы прочли вам, как тяжело прегрешили вы в проклятом преступлении ереси. Сегодня приведены вы сюда перед лицо наше, чтобы принести покаяние и выслушать из наших уст окончательный приговор себе. Вы говорите, что одушевлены желанием искренне и непритворно вернуться в лоно истинной церкви и публично отречься здесь от всякой ереси, от всякого общения с еретиками, какие бы они ни были, от их веры, от их богослужения, от всех их обещаний, от их упорства и злобы. Вы говорите также, что хотите принести клятву в том, что будете держаться только истинной веры, защищать ее, разыскивать еретиков и указывать те их притоны, которые вы только знаете. Вы говорите также, что готовы принести клятву в том, что вперед будете оказывать беспрекословное повиновение велениям церкви и нашим. Под этими условиями вы с надлежащим смирением молите о снятии с вас церковного отлучения, которое тяготело над вами вследствие упомянутого вашего преступления. Если вы действительно искренно желаете возвратиться в лоно церкви и соблюдать то, что мы сочтем за благо наложить на вас, то, положив перед нами святое Евангелие, чтобы, как перед лицом Бога, быть справедливым в нашем приговоре, мы, как судьи этого трибунала, посоветовавшись с благочестивыми и хорошо осведомленными в церковном и гражданском праве мужами, приговариваем вас к пожизненному заключению в каменном мешке, чтобы вы могли принести полезное для ваших душ покаяние, съедая хлеб ваш в печали и смешивая ваше питье со многими слезами раскаяния».

Фридрих Гогенштауфен высказывает убеждение, что еретиков, как змеиных сынов вероломства, дерзающих оскорблять Бога и церковь, не должно оставлять в живых. Он же считал полезным «сжигать еретиков живыми в присутствии зрителей». Судили не только живых, но и мертвых. Трупы людей, признанных еретиками, выкапывали из могил, оскверняли и оставляли без погребения. В 1020 году запылал первый костер на городской площади в Тулузе. Через два года запылал он в Орлеане. Еретиков живьем сжигали на кострах для поучения жителей.

Но по мере усиления ярости преследователей, как огонь под ветром, разгорались сектантские вероучения и ревность их о вере, преданность своим учителям и мученический героизм. Ереси одновременно вспыхивают в Орвието, в Милане, в Альби, в Вигербо, в Сполетто. Доминиканский орден шлет целыми тучами добровольных инквизиторов, палачей и сыщиков, шныряюших по стране, наводящих ужас своим прибытием, приносящих доносы, кровь, пытки и мученические костры. Каким образом доминиканский орден сыграл столь деятельную роль в истории инквизиции, повествует история.

При Папе Иннокентии III, который снарядил крестовый поход на еретиков в Лангедок, прославился своей святой, ревностной жизнью монах Доминик д’Аза [13] Святой Доминик (ок. 1170–1221) – Доминик Гусман, основоположник ордена доминиканцев (утвержден в 1216 г.). Причислен к лику святых в 1234 г. Папой Григорием IX. Орден «нищенствующих монахов» был основан для проповеди Евангелия «словом и примером» и действовал на основе устава святого Августина. Основная цель деятельности – противостоять альбигойской ереси. . Этот Доминик, впоследствии «Сан-Доминго», был основателем ордена, которому суждено было сыграть крупную роль в деятельности инквизиции Сам же святой Доминик был лишь ревностным проповедником христианских добродетелей, и делать его ответственным за казни инквизиции никак нельзя. Правда, по нравам того времени Доминику не раз приходилось иметь дело с новообращенными еретиками или заблуждавшимися и не только следить, но и принимать личное участие в их воскресной экзекуции. Но это считалось важным и богоугодным делом, и святой Доминик, следуя за заблуждавшимися подле церкви с прутьями в руке, исполнен был святого рвения послужить делу спасения душ человеческих.

Родом Доминик был из фанатической Кастилии, где столько лилось крови в борьбе христианских рыцарей с маврами и сарацинами. Родился он в местечке Каларнога. Вся семья их была благочестивая и известная делами благочестия. Еще до рождения Доминика матери его то казалось, что она носит в утробе щенка, который лаем постоянно напоминает о себе, то виделось ей, что рожденный ею младенец озаряет весь мир своим светильником. Дядя-епископ руководил воспитанием ребенка. Когда мальчик подрос, его отправили учиться в Паленсию в «Музеум», из которого после возник знаменитый Саламанкский университет. В первый же день Доминик распродал все свои учебные книги и вырученные деньги отдал нищим. Образ жизни он вел суровый. Совершенно очевидно, что у юного бакалавра уже был вполне определенный идеал жизни: он жаждал подвига, рвался в духовный бой, хотел отдать все свои силы Богу и добродетели.

Чуждаясь общества товарищей, он жил одиноко, никогда не шутил и не смеялся, не ел мясной пищи, спал на голой скамье или на камнях. Его видели только в церкви, где все проповеди слушал он со страстным вниманием. Большое влияние на него оказала книга, проповедника Катана «Collationes Patrum», она привела его к духовному совершенствованию, и он слепо подчинился ее влиянию. В университете обратили внимание на юношу, который с такой страстью готовится к духовному подвижничеству. Епископ настойчиво советовал ему отдаться духовной деятельности, соответствующей всем особенностям его натуры. Юноша согласился и был посвящен в каноники Августинскаго монастыря.

Он ревностно занимался проповеднической деятельностью, но вскоре, при его жгучей энергии, ему сделалось тесно в Паленсии, где проповеди его имели громадный успех среди толпы слушателей. Бартоломей Тридентский говорит о нем: «Он готов был разорвать свое тело на куски из ревности к вере, а любви божественной в нем было столько, что он готов был для выгод христианства пожертвовать собою, продать себя, если бы это потребовалось». Из Паленсии он уходит в Лангедок для борьбы с ересью. Но видя чистоту жизни сектантов-катаров (то же, что и альбигойцы), настолько сохраняет беспристрастие, что предлагает католическому духовенству перенять чистоту жизни у этих сектантов. Доминику нравится их воздержание, их презрение к плотской жизни и их одушевленность идеальными представлениями. По существу своему Доминик сам был сектантом, и, быть может, это была простая случайность, что он не сделался пламенным исповедником сектантской ереси, а оставался ревностным слугой католической церкви. В значительной степени это объясняется тем, что Доминик не остался слепым исполнителем папской воли, а был вождем своего стада в своем монастыре, где образовал своего рода Доминиканскую церковь.