Сергей Чухлеб - Лекции по истории западной философии Нового времени

Древние тоже занимались поисками истинного метода познания, но не преуспели в этом деле. Они сосредоточились на логике и умозрении, упустив опытное знание. Френсис Бэкон специально противопоставляет свои методологические изыскания методологии Античности. Корпус трудов Аристотеля по логике традиционно именуется «Органоном» (органон – инструмент, метод). Свое главное произведение, посвященное методологии, Бэкон называет «Новым органоном», подчеркивая принципиальную новизну предлагаемых им познавательных принципов.

Единственное спасение науки, по мнению философа, состоит в том, «чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически» (1. 2. С. 8) Иными словами, Бэкон рассчитывает на то, что предлагаемая им методология будет сама направлять и подталкивать ученого к истине. В итоге, после стольких веков существования мира философия и наука перестанут быть висящими в воздухе и обретут прочные основания в хорошо оформленном опыте.

Вне опытного знания «новый органон» совершенно бессмысленен. Он – всего лишь инструмент для переработки эмпирического знания. «Я дал Органон ; материал же нужно искать в самих вещах». (1. 1. С. 59).

Френсис Бэкон считает, что лишь знание, основанное на опыте, может быть точным и строгим. «Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренится в эксперименте». (1. Т. 2. С. 34) Таким образом, Бэкон создает новое философское направление – эмпиризм. Эмпиризм– это философское течение XVII–XVIII веков, которое рассматривает опыт, в качестве основного источника познания мира.

Фактически, Бэкон реабилитирует опыт, эмпирическое знание, которым столь долго и столь неразумно пренебрегала древность. Многие обвиняли это знание в том, что оно погружает ум в низменное и непрочное. Но Бэкон отклоняет это обвинение, замечая, что ««для чистого все вещи чисты», и если хорошо пахнут деньги, полученные от общественных уборных, то еще несравненно приятнее знание, полученное из любого источника» [10] Здесь Бэкон неявно отсылает нас к известному историческому эпизоду. Римский император Веспасиан обложил налогом общественные уборные. Сын упрекал его, указывая, что деньги, полученные таким образом, не чисты. На что император якобы ответил: «Деньги не пахнут». У Гая Светония Транквилла этот эпизод изложен следующим образом: «Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. «Нет», – ответил Тит. «А ведь это деньги с мочи», – сказал Веспасиан». Светоний «Жизнь двенадцати Цезарей. Веспасиан. 23.3». . (1. Т. 2, С. 224–225).

Опытное, эмпирическое знание предполагает, в качестве своего источника, две процедуры: наблюдение и эксперимент. Античность и Средние века знали лишь наблюдение, но, поскольку наблюдение, в отличие от эксперимента, часто вводит нас в заблуждение, древние не решались рассматривать чувственное, эмпирическое знание как нечто самоценное. В Средние века значимость эмпирического знания умалилась еще больше. В то время всецело господствовала метафизическая традиция, основанная Платоном и Аристотелем. Главный объект познания – Бог, не дан нам в чувственном восприятии и может быть познан лишь через веру и метафизическое умозрение. Подлинная реабилитация опыта происходит лишь в XVI веке.

Леонардо да Винчи, Галилей и Френсис Бэкон – люди, которые открыли экспериментальный метод и настояли на значимости эмпирического познания. Бэкон не раз подчеркивает, что разум – это такая птица, которая норовит оторваться от всего земного и унестись в неведомые дали на крыльях пустого умозрения. Чтобы воспрепятствовать этому, «… человеческому разуму надо придать не крылья, а, скорее, свинец и тяжести, чтобы они сдерживали всякий его прыжок и полет» (1. Т. 2. С. 61). Лишь проверяя каждое наше суждение экспериментом и наблюдением, мы сможем получить истинную науку.

Реабилитация научного значения опыта была бы невозможна вне рамок капиталистической цивилизации. Интеллектуальная сфера аграрных обществ, стреноженных жестким сословным расслоением, чужда практики и эксперимента, ибо и то, и другое самым тесным образом связано с трудом и коммерческим интересом. Интеллектуалы аграрных обществ, как правило, являются либо выходцами из высших классов, либо ориентируются в своей деятельности на эти высшие классы.

И именно поэтому интеллектуалы оказываются «заражены» презрением аграрной элиты к труду и коммерции. Труд и желание извлечь прибыль – первый признак человека из плебейского сословия. Благородный человек выше торгашеской корысти и необходимости зарабатывать свой хлеб трудом. Он добывает средства к существованию не трудом и торговлей, но мечом. Жрецы также разделяют этот предрассудок, ибо стремятся приблизиться в своем статусе к положению благородного сословия. Свой хлеб они зарабатывают молитвой и служением Богу.

Лишь капитализм порождает идею благородства труда и коммерческого интереса. В капиталистическом обществе практика, труд и прибыль становятся критериями личности. Заслуживает уважения лишь тот, «кто сделал себя сам». Нет ничего благородного в праздности аристократов, которые лишь волей случая и рождения приобрели знатность. Истинное благородство присуще лишь тому, кто умом, талантом и трудом возвысился до высокой доли.

Это изменение отношения к труду и практике непосредственно повлияло и на деятельность ученых. Человек, целыми днями сидящий в своей лаборатории, облаченный в фартук и перчатки, обложенный различными приборами и непрерывно что-то конструирующий, очень похож на ремесленника или высококвалифицированного мастера. Такой человек вызывает презрение у аристократа и уважение у буржуа. Особенно если его деятельность приносит хороший доход [11] Эта смена культурных парадигм прекрасно исследована в замечательной книге Марии Оссовской «Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали». Соответственно отсылаю всех интересующихся именно к этой работе (см. в списке литературы № 31). .

Кстати, современная наука, всецело базирующаяся на эмпирическом знании, по-прежнему нуждается в защите. Правда, теперь ее атакуют не интеллектуалы, зараженные аристократическим пренебрежением к практической пользе, а сторонники мистических, религиозных, оккультных и прочих форм знания. Дело в том, что наука, ориентирующаяся на достижение объективной истины, всегда и везде досаждает тем, кто вслед за А. С. Пушкиным восклицает: «Тьмы низких истин мне дороже / Нас возвышающий обман…».