Виктор Кротов - Человек среди чувств. Начало. Сказки и размышления о внутреннем ориентировании

Наружное «я» обретает пёструю расцветку, по которой нас и воспринимают те, кто имеет с нами дело. Эти пёстрые цвета определяют нашу индивидуальность. проявляя в поведении наши внутренние свойства. Наше внешнее пёстрое «я» слито с этими свойствами, определено ими, зависит от них. Поэтому оно становится как бы ещё одним подопечным прозрачного «я» – наряду со всеми нашими внутренними жителями.

У прозрачного «я» есть ещё одна особая возможность наблюдать жизнь, не относящаяся ни к внешнему миру, ни к внутреннему. Не относящаяся ни к чему, кроме самого прозрачного «я», кроме его несомненного существования.

Эта возможность – или способность – взглянуть как бы со стороны на всё внешнее и даже на всё внутреннее многого стоит. Она позволяет прозрачному наблюдателю ощутить собственную природу, собственную свободу. Позволяет бросить взгляд в щель между бытием и небытием. Позволяет взять перерыв от житейских забот и внутренних треволнений: перерыв на существование само по себе. Позволяет свести жизнь в одну точку, которая может стать новым взглядом на жизнь. Позволяет ощутить условность всех описаний внешнего и внутреннего, всех изображений и обликов.

Страна, где родился Лёр, называлась Зюзюландия. Все узнавали её по флагу зюзюлевого цвета. Это был любимый цвет в стране. И даже почти единственный, потому что там всё красили в этот цвет. Даже людей.

Да-да, даже людей. Климат там был тёплый, и вместо одежды люди красились зюзюлевой краской. Летом её слой был потоньше, зимой потолще, но всё равно круглый год все были зюзюлевыми.

Но Лёру надоел зюзюлевый цвет. Решил он сбежать в соседнюю страну, Пушуристан. Добрался до границы, смотрит: а в той стране всё сплошь пушуристого цвета. И люди тоже.

Идёт Лёр по границе, не знает как быть. Тут его пушуристанские пограничники заарканили, к себе тянут. Только и зюзюландские пограничники подоспели, тоже своё лассо на Лёра набросили, тащат его обратно.

Ни туда, ни сюда Лёра не могут перетянуть. Да ему ни туда, ни сюда и не хочется. Закрыл он глаза и перестал думать и о Зюзюландии и о Пушуристане. И перетягивание перестал чувствовать. Удивился этому, открыл снова глаза – а вокруг ничего и никого. Даже красок никаких нет. Просто – пространство.

Где же я? – думает Лёр. – Ты сам у себя, – думается ему в ответ. – Кто же тогда мне отвечает? – Да просто само тебе отвечается. – А что же мне делать? – От красок отдохнуть, свободного дыхания набраться.

Так Лёр и сделал. Отдохнул, продышался, потом решил вернуться.

Никто его ещё перетянуть не успел. Дохнул Лёр свободным дыханием, аркан и лассо сбросил, а потом вернулся к себе домой. Подышал на свою зюзюлевую окраску, она от тела отстала, Лёр и снял её с себя, как уличную одежду. Принял душ, накинул халат разноцветный и стал друзьям звонить, в гости звать. В конце концов, они ведь тоже только сверху зюзюлевые.

Прозрачному «я», как и Лёру, необходимо иногда отдохнуть от своих собственных внутренних красок, не говоря уж про краски, которыми полон внешний мир. Этот отдых может показаться бездеятельным, но он необходим для того, чтобы не попадать в чрезмерную зависимость от активной художественной деятельности – и чужой, и своей собственной.

Какие бы изображения внутреннего мира мы ни рисовали, в какие цвета ни раскрашивали бы его обитателей, время от времени полезно вспомнить, что это дело наших кистей, нашей изобретательности и нашего вкуса.

В этом смысле логические построения ничем не предпочтительнее сказок и метафор. Может быть, иносказания даже лучше рассуждений: они не страдают такой самоуверенностью. Образное мышление в себе самом несёт напоминание о том, что оно условно. Зато рациональная модель старается утвердить свой зюзюлевый цвет навсегда. И прозрачному «я» приходится порою несладко – если отшлифованные рассуждениями декорации приколачивают логическими гвоздями прямо к нему, к этому «я», чтобы отныне эти декорации считались его неотъемлемыми свойствами.

Жил когда-то в своём большом дворце богатый индийский раджа. В городе вокруг дворца столько домов не было, сколько во дворце залов и комнат. Всюду ковры да зеркала. Вот с зеркалами-то и случилась история.

Зеркала эти со временем перестали нравиться радже. Не таким он отражался, каким хотел выглядеть. То уставший, то постаревший. Куда это годится!

Приказал раджа живописцам на каждом зеркале нарисовать своё изображение – так, чтобы приятно смотреть было. Да чтобы по-разному. В одном зале грозные отражения на зеркалах нарисовали, в другом – радостные, в третьем – спокойные. Так что раджа по настроению знал, в какой зал пойти.

Но вот однажды отправил раджа всех слуг по разным делам. Остался один во дворце. И вдруг его какая-то муха укусила. Или оса. Или пчела. А в Индии, между прочим, и ядовитых насекомых много.

Знал раджа, что надо жало из ранки выдавить. Подбежал к зеркалу, а оттуда его довольный портрет смотрит. Побежал в другой зал, а там на зеркале такое важное отражение нарисовано, что просто чудо. Только укус на нём не разглядеть.

Бегал, бегал раджа по дворцу, пока не отыскал в комнате у прислуги незарисованное зеркало. Избавился от жала. Сел с зеркалом на пол, обнял его, как друга родного, и заплакал от радости.

Назавтра распорядился он все зеркала заменить на чистые. А для зарисованных зеркал построил особую галерею. Жалко было с такими чудесными портретами расставаться. Пусть туда гости ходят, любуются.

В том и проблема, что прозрачное «я» не может надолго оставаться всего лишь наблюдателем внутреннего мира. Оно смотрит не как зритель НА ощущения, чувства и эмоции, оно смотрит ЗА ними. Смотрителю необходимо ориентироваться среди своих подопечных, чтобы уметь помочь каждому из них, помочь всем им вместе, а значит – себе самому.

Прозрачное «я» переживаний формирует русло для того потока самоосуществления, который мы называем волей. Оно входит в этот поток и вместе с ним пересекает границу между внутренним и внешним миром. И здесь оно вливается в пёстрое «я» поступков и внешней деятельности.

Весь наш опыт внутреннего ориентирования становится при этом, явно или неявно, основой опыта внешнего ориентирования. Ведь без внутреннего восприятия, без индивидуальной расшифровки обстоятельств внешней жизни она никак нас не касается.

Чисто внешнего ориентирования практически не существует. Оно всегда является внутренне-внешним. В пёстром «я» всегда скрыто прозрачное, даже если со стороны его и не видно. Даже если оно до поры до времени не умеет само себя обнаружить. Когда оно всё-таки себя осознаёт, оно осознаёт и то, что существовало всегда.