С. Гальперин - Опыт восхождения к цельному знанию. Публикации разных лет

Лосев решительно берётся за восстановление этой гармоничной картины. Обладая счастливым сочетанием жёсткой дисциплины мысли с неудержимой свободой её полёта, он воспринимает алогичность становления как данность, как реальность. Это, безусловно, драматично, но отнюдь не трагично. «Сама-то жизнь – сумасбродство, пишет он. – Но в этом сумасбродстве есть метод. И жизнь философа между сумасбродством и методологией». 4 Естественно, диалектический метод, которым он владел в совершенстве и применял с энтузиазмом, не привёл, да и не мог привести его к панлогизму: «Соблазны гегельянства я очень хорошо знаю. У Гегеля я настолько же учился, насколько с ним всегда и боролся». 5

Истинное начало диалектики Лосев обнаруживает у Платона. В отделённом от идей христианства непреодолимой пропастью платонизме он уловил бурление животворящих соков, которым суждено было через много веков питать русскую религиозно-философскую мысль. Платонизм – диалектика символа . Идея Платона – диалектический символ . В алогической символической парадигме, в континуальном рельефном мышлении символ – хранитель тождества внутреннего и внешнего ; оставаясь апофатичным, но являясь в выражении, он – носитель общей для них энергии смысла , в то время как в логико-понятийной модели (поле понятий) он всего лишь термин. Всё это далеко не самоочевидно даже для человека весьма высокообразованного, но знающего об особенностях античного миросозерцания от множества разноречивых толкователей, а главное, привычно воспринимающего историю как себя в прошлом, а не переживающего её как прошлое в себе.

Лосев не только отдаёт предпочтение Платону, но и детально прослеживает развитие платоновской мысли; то же совершает он и по отношению к неоплатоникам. Более того, он подвергает тщательному анализу их многочисленных комментаторов и толкователей, высвобождая из-под многовековых наслоений-заблуждений чистую и ясную мысль, подобно талантливому реставратору древних картин, являющему миру их замечательную первозданность.

И при всём этом он твёрдо стоит на позиции ортодоксального христианства – сочетания единства и свободы Церкви как Тела Христова, в которой людей объединяет любовь к Сыну Божьему. Исхождение Св. Духа от Отца (непризнание Filioque), православный энергетизм (человек соединён с Богом не по сущности, а по энергии), возможность сотворчества с Богом и прижизненного обретения Божественной благодати – это не отвлечённые сухие догматы, но глубоко переживаемые, философски осмысленные и практикоориентированные жизненные установки человека, обращённого к стяжанию Св. Духа, к синтезу веры и знания в вéдении, к телесно-духовной утверждённости в вечности.

Таким предстаёт мне Алексей Фёдорович Лосев. Причастность к его миропознанию делает собственную жизнь несводимой к экзистенции, к индивидуальному самоутверждению, к выполнению лишь социальной функции – в ней всё чётче начинает проявляться характер миссии высокого предназначения, имеющего эзотерическую, мистическую основу. Следовать этой миссии – высокая честь.

Освоение лосевского наследия – путь обретения цельного знания , требующий новой целостной картины мира – новой парадигмы. Тоска по ней давно проникла в общественное сознание. Между тем православно понимаемый неоплатонизм Лосева даёт возможность наметить её фундамент уже при рассмотрении всего лишь одной проблемы: Единое – единственное – единичное.

Неоплатоническая тетрада, безусловно, символична, а не схематична, и Единое в ней апофатично: ни то, ни то и ни это, поскольку выше явленной в мысли предметности, но лишь потенция, неисчерпаемая возможность проявления. Однако в античном миросозерцании (мировосприятии) это Единое не имеет предания, имени, то есть священной истории. Всё это появляется лишь с христианством, с воплощением в Едином Св. Троицы – нераздельных и неслиянных Ипостасей. Жёсткое единобожие иудаизма и языческий политеизм неоплатонизма находят разрешение в троическом откровении.

Ортодоксальное христианство всегда подчёркивало совершенную единичность начала в Св. Троице, отсутствие ступенчатой субординации Её Ипостасей. В святоотеческой литературе (в частности, у Иоанна Дамаскина) «Дух Св. есть Дух Сына не как из Него, а как чрез Него. Он исходит как некое сияние, проявляющее сокровенную благость Отца и возвещающее Слово. Слово и Дыхание совместны, но Дыхание ради Слова, то есть чрез Слово… В Божестве Троичность дана и открывается в нераздельности Единого Существа. Различение только мыслится, оно не переходит никогда в рассечение, как различие не переходит в раздельность… Мы называем ипостаси совершенными, чтобы не ввести сложность в Божеское естество, ибо сложение – начало раздора, – сложение никогда не даёт действительной сплошности, непрерывности и единства». 6

Но ведь такая абсолютная единичность не может не проявляться и в античном числе, которое Лосев обнаруживает у Платона между Единым и Умом. Здесь особое положение занимает число «1» ( единица ). 7 Трактуя точку , которую математики называли «знак» (σημεία), как единицу , и в то же время как становящуюся и развёртывающуюся сущность , 8 Платон, безусловно, выявлял их единую символическую природу (пифагорейцы называли точку «помещённой единицей»). Пройдёт немногим менее двух тысячелетий – и христианин-неоплатоник Н. Кузанский напишет: «…Открой очи ума и увидишь, что Бог во всяком множестве, поскольку Он в единице, и во всякой величине, поскольку Он в точке». 9 Кстати, у Кузанского весьма часто встречаются сопоставления «точка» – «единица». Окончательно соединёнными мы находим их в лосевском эйдосе .

Число позволяет уже в эйдосе проявить смысл откровения о нераздельности Троичности. Дело в том, что в эйдосе (явленной сущности) число – множество (подвижной покой единичности) – не нарушает эту единичность, сохраняет её внутреннюю смысловую целостность. Эйдос – мыслимая единичность, одно сущее: «единичность тех оформлений и осмыслений, которые находятся в сфере самогό одного… Это представитель первой и общей единичности в каждом отдельном множестве». 10

Стало быть, сущее составляет и то, что входит в множество. Что же это? Конечно, «точка, содержащая в себе идею направления, или точка, содержащая в себе черты некоего континуума». 11

Она весьма своеобразна: сама точка и, естественно, континуум лишены значимой пространственной (геометрической) мерности, то есть они нульмерны . Что же касается «идеи направления», то она имеет вполне «видимое» проявление: точка в действительности представляет собой центр , куда сходится (и откуда выходит) бесконечное множество направлений. К такому заключению приводит классическое естествознание нового времени, где пространство рассматривается как однородное (все точки равнозначны) и изотропное (все направления равноправны). Таковы идеальные потенциальные возможности нульмерной точки – умопостигаемого дискретного начала. Но это означает, что нульмерная точка изначально обладает динамическими свойствами, можно предположить её способность к саморазвитию, к образованию связей с другими точками. Она воплощает по сути одно во многом и многое в одном, то есть идеальное нераздельное и неслиянное множество. Вместе с тем нульмерная точка тождественна в самόм эйдосе с единицей – и как с единичностью, и как с множеством. Если всё, что говорилось выше о точке, отнести теперь к единице, то мы получим реальную основу задуманной Лосевым науки об идеальном числе – аритмологии , где роль такового придётся сыграть единице – однозначному символу Единого – единственного – единичного. Именно единица становится важнейшим краеугольным камнем в фундаменте новой естественнонаучной парадигмы.