С. Гальперин - Опыт восхождения к цельному знанию. Публикации разных лет

Возвратившись из заключения, Лосев уже не застал в живых о. Давида и всегда ощущал – при всех своих огромных знаниях – неудовлетворённую потребность в духовном наставнике. Через много лет он скажет: «…Раз не посылается мне наставник – то уж, значит, надо так. Это дело духовное. Но я сам не ищу. Если будет мне послан – другое дело… Может быть, после моей смерти понадобится». Послушание монаха Андроника продолжается, и с ним рядом монахиня Афанасия. Представление об их монастыре в миру может дать выдержка из письма, которое Лосев отправлял супруге из лагеря: «Мы с тобой за много лет дружбы выработали новые и совершенно оригинальные формы жизни, то соединение науки, философии и духовного брака, на которое мало у кого хватит пороху и почти даже не снилось никакому мещанству из современных учёных, людей брачных и монахов. Соединение этих путей в один ясный и пламенный восторг, в котором совместилась тишина внутренних безмолвных созерцаний любви и мира с энергией научно-философского творчества, это то, что создал Лосев и никто другой, и это – то, оригинальность, глубину и жизненность чего никто не сможет отнять у четы Лосевых». Но когда Алексею Фёдоровичу исполниться шестьдесят, Бог призовёт к Себе Валентину Михайловну, и дальнейшее послушание придётся нести ему одному.

* * *

В миру Лосев оставался почтенным профессором, окружённым учениками-аспирантами. Он – непревзойдённый знаток Платона и вообще всей тысячелетней эпохи античности. Впрочем, он так же досконально знает и Средневековье, и европейское Возрождение, и всю западную философию. И вообще по эрудиции с ним некого поставить рядом. Поражает воображение и плодотворность его научной деятельности: несколько сотен статей, десятки монографий, наконец, многотомная «История античной эстетики» были написаны, вернее, «наговорены» Лосевым (ослепнув, он вынужден был диктовать) за последние тридцать лет его жизни! При всём этом он не находит достойного признания в пронизанных партийной идеологией высших научных кругах: его имя не найдёшь среди академиков и даже членкоров, перед ним закрыты двери МГУ, да и само издание работ оказывается не простым делом (подчас приходится бороться за каждую строчку с подозревающими крамолу редакторами). Профессор Лосев считает себя «сосланным в ХХ век».

Но наедине с Богом он – монах, во всём усматривающий Его волю. Лосев способен погрузиться во время учёного заседания в священнобезмолвие умной Иисусовой молитвы (в давние времена он обучался ей у афонских монахов), осенить себя незаметно для собеседников мелким крестом под пиджаком против сердца. Весь трагизм этой беспримерной жизни выражен в словах 80-летнего Лосева: «Моя церковь внутрь ушла… Я вынес весь сталинизм, с первой секунды до последней на своих плечах… И у меня не отчаяние, а – отшельничество… Как Серафим Саровский, который несколько лет не ходил в церковь». Основанием его неиссякаемой веры, неподвластной разуму, остаётся тайна: «…Вера начинается тогда, когда Бог – распят. Бог – распят! Когда начинаешь это пытаться понимать, видишь: это тайна». Но тогда объяснение находит и основа поведения верующего: «…Христианское смирение не есть ничтожество, это упование на вечное спасение».

Когда вокруг начали происходить серьёзные изменения, и слово «Бог» вновь стали признавать именем, а не понятием, Лосев уже преодолел 90-летний рубеж. Но он всё ещё находит силы для откровенных бесед со своими учениками и почитателями. И становится предельно ясным, что слепой, чувствующий иссякание жизненных соков старец всё так же ясен умом и твёрд духом. Вся история остаётся для него ареной встречи человеческой воли, направляемой несовершенным разумом, с Божественным промыслом: «Ты хочешь стать на место Божие и овладеть всеми планами божественного мироуправления! Это никому не дано» Любовь Бога к человеку всеобъемлюща, но проявляться она может в самых жестоких испытаниях, необходимых для его вечного спасения: «Что ни есть, то к лучшему. Да-да. Только это не пошлое такое самодовольство, а это трагическое христианство». В православии Бог доступен верующему через живое общение с Ним, чего нет в протестантстве: «Протестантизм – тоже религия, тоже общение, но – общение в понятиях… У нас общение с Богом может быть и через прикосновение (к иконам), вкус (при причащении), обоняние (ладан), слух, зрение – все чувства». Особый смысл приобретают церковные таинства: «Таинство определяется тем, что мы исповедуем абсолютную бесконечную личность, абсолютный идеал – Христа, Его воплощение здесь, на Земле. Общение человека с абсолютной личностью – Богом и есть таинство… В православии Бог есть крещение, исповедь, причастие, молитва – всё это таинства. Наш Бог доступен для общения»… Так, сочетая до последних дней заботы о делах мирских – научных с духовными наставлениями и прославлением Имени Божия, завершил свой земной путь выдающийся подвижник земли русской…

В глубине Ваганьковского кладбища в скромной оградке две могилы. Каждый год 24 мая служат над ними панихиду по монаху Андронику и монахине Афанасии. Они ушли в вечность, оставив живым свою веру.

Трудовое перевоспитание 38-летнего московского профессора Лосева, приговорённого решением коллегии ОГПУ к 10 годам лагерей, началось на лесосплаве у холодной Свири в октябрьскую непогоду. Через две недели он заработал ревматизм, затем третья по счёту врачебная комиссия учла, наконец, давнюю болезнь глаз профессора и признала его инвалидом. Ему даже предоставилась возможность выбрать себе работу, весьма подходящую для философа, привыкшего размышлять в уединении, – посменно сторожить лесоматериалы, разгуливая вдоль реки то днём, то ночью. Позади осталось 17 месяцев пребывания во внутренней тюрьме Лубянки (из них четыре с половиной – в одиночке), изнурительные допросы и оглашение сурового приговора. Но именно здесь, в сырой, битком набитой по ночам людьми лагерной палатке, к нему пришла надежда на скорый возврат к письменному столу. Надежду, правда, ещё не раз побеждало отчаяние…

12 декабря 1931 г. заключённый 2-го отделения Свирлага Алексей Фёдорович Лосев пишет Валентине Михайловне Лосевой (своей Ясочке), заключённой Сиблага: «… нам предстоит ещё большой путь. Я только что подошёл к большим философским работам, по отношению к которым всё, что я написал, было только предисловием…». Можно лишь догадываться о грандиозности замыслов профессора, ведь в упоминаемое «предисловие» входит целых восемь книг, изданных им в 1927 – 1930 годах! Содержание этих трудов не только не согласуется с марксистско-ленинской философией, но, по существу, противостоит ей, они наполнены глубокими идеями синтеза науки, религии, искусства.