Энно Крейе - Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814

Сложилась обстановка весьма благоприятная для интриг, и Меттерних быстро развил свой врожденный талант к ним. За спиной нейтрально настроенного первого министра, графа Христиана Августа Хаугвица, он сговаривался с оппонентом первого министра, бароном Карлом Августом фон Харденбергом, который, несмотря на свою роль в заключении Базельского соглашения, был человеком широких взглядов в отношении Европы. Вместе с Алопеусом он затеял интриги с целью смещения со своего поста профранцузского советника кабинета министров Йохана Вильгельма Ломбардского. Когда царь Александр безапелляционно потребовал согласия Пруссии на проход русских войск через ее территорию, Меттерних в числе первых поддержал это требование, ожидая от него подтверждения своего мнения о «влиянии страха» на берлинских политиков.

Однако в этом случае он ошибся в своих ожиданиях. Фридрих Вильгельм, более всего ценивший свободу действий своей страны, был настроен против уступок любой державе. Лишь позже, когда французская армия повторила ошибку царя вторжением в Пруссию в районе Асбаха, Берлин возобновил переговоры с русскими и австрийцами. Меттерних понимал, что ошибка такого рода легко могла стать непоправимой. Позднее он отрицал, что имел к ней какое-либо отношение. Из этого эпизода и из злосчастной бесцеремонности Кобенцля в отношении Баварии он уяснил, что слабое государство, не будучи на самом деле свободным в своих действиях, тем более склонно ценить видимость свободы и расположено к тем, кто уважает его достоинство, сколь бы оно от них ни зависело. Будучи позже министром иностранных дел, Меттерних не исключал шантажа, но он также учитывал важность выбора времени для этого и пришел к пониманию того, что угрозы и оскорбления, нанесенные вдобавок к прямому ущербу, оставляют более глубокие раны, чем постановка перед совершившимся фактом.

Помимо этой ошибки, во всем остальном Меттерних показал себя в Берлине приверженцем гибкой дипломатии, и его деятельность почти везде встретила одобрение. Его наградили орденом Святого Стефана, а Генц, несомненно предпринявший много усилий для того, чтобы внушить своему другу веру в альянс с Пруссией – не из соображений конъюнктуры, а в качестве краеугольного камня будущей австрийской политики, – считал Меттерниха единственным дипломатом, достойным занять пост министра иностранных дел. Это дорогого стоило, особенно в связи с тем, что посол в Берлине не достиг своей цели. Самое большее, чего он и царь Александр смогли добиться от Пруссии, было обещание военной поддержки, прописанное в ноябре 1805 года в Потсдамском соглашении. Оно предусматривало присоединение Пруссии со 180-тысячной армией к коалиции, если до 15 декабря Наполеон не примет мирные условия союзников. Взамен царь Александр обещал добыть, если сможет, для Пруссии Ганновер – совершенно нереальное обещание ввиду позиции Англии. Британский посол в Берлине воспринял весть об этом обещании из уст Меттерниха весьма эмоционально: он упал в обморок. (Этим послом был лорд Хэрроуби.) К условиям союзников Меттерних, очевидно по собственной инициативе, пытался прибавить статью, обязывающую Пруссию вмешаться, если австрийская армия потерпит поражение. Хотя предложение было отвергнуто, оно, по крайней мере, продемонстрировало пророческий дар Меттерниха, поскольку то, что он предполагал, свершилось на самом деле. 2 декабря при Аустерлице объединенная австро-русская армия была разгромлена в одном из самых блестящих сражений, которые дал Наполеон.

За поражением последовал ряд трагических ошибок, сводимых в конечном счете к нерешительности царя Александра, который колебался между защитой центральных государств и торгом с Францией за их счет. Когда кайзер Франц вызвался продолжать войну, если его поддержит Россия, Александр занял выжидательную позицию, отказываясь от мира с Наполеоном, но настаивая в то же время на отводе своих армий из Австрии. Фридрих Вильгельм, чьи бесхитростные решения редко увязывались с правовыми соображениями, взглянул на проблему шире. Он пришел к выводу, что проигрыш союзниками сражения не имеет ничего общего с обязательствами Пруссии по Потсдамскому соглашению. Он послал к союзникам полковника Пхула, чтобы объявить, что Пруссия будет действовать по собственному усмотрению. Между тем австрийцы, обескураженные уходом русских, потихоньку начали мирные переговоры. Граф Хаугвиц, теперь прусский посол в Париже, решив, что его правительство собирается покинуть коалицию, выступил с инициативой заключения сепаратного мира с Наполеоном. По его условиям, Пруссия должна была получить Ганновер, уступив Ансбах, Нешатель и остаток Клевса. Это происходило во дворце Шенбрунн в Вене. Со своей стороны Меттерних в Берлине предпринимал лихорадочные усилия, чтобы вовлечь в войну Пруссию. 15 декабря для его поддержки прибыл генерал Карл фон Штутерхайм, направленный Францем с единственной целью – рассеять опасения Пруссии относительно франко-австрийских переговоров.

Но именно 15 декабря Хаугвиц подписал соглашение с французами в Шенбрунне. Теперь почувствовали себя в изоляции австрийцы, и через две недели они подписали мирный договор в Прессбурге, выведший Австрию из войны. Между тем Фридрих Вильгельм в обстановке беспрецедентного замешательства делал все возможное для сотрудничества с Меттернихом и Штутерхаймом, а также с Алопеусом, несмотря на очевидные признаки того, что Россия окажет лишь символическую военную поддержку. В отсутствие вестей из Прессбурга он, возможно, и осудил бы договор, заключенный Хаугвицем. Но, оставшись с Наполеоном один на один, он ратифицировал в феврале 1806 года еще худший вариант договора, в котором к прежним условиям было добавлено требование франко-прусского союза.

Стало модным винить за австрийские неудачи робкого прусского монарха. Однако сам Меттерних никогда не опускался до этого. Беспощадный в оценках Хаугвица как деятеля и, естественно, негодующий по поводу подписания договора в Шенбрунне, Меттерних проявил достаточно «хладнокровия лекаря», чтобы осознать роль, которую сыграло в этих неудачах несовершенство средств сообщения. Более того, он имел дерзость довести до сведения своего правительства предположение, что вести о ведущихся Австрией переговорах о мире «положили конец всем действиям короля, направленным на оказание непосредственной помощи…». Если Меттерних и критиковал прусского короля, то не за то, что произошло, а как политик политика. Он считал, что в интересах самой Пруссии король должен был навязать свою помощь Австрии, а не дожидаться, когда оттуда поступит призыв о помощи, который так и не поступил из-за того, что австрийские руководители тоже не отличались решительностью. Такая зрелость мысли уже не могла быть свойственна дилетанту, и Клеменс Меттерних уже действительно им не был. Пребывание в Берлине, ставшем в те дни центром европейской дипломатии, сделало его профессионалом. «Я повзрослел на 30 лет», – писал он Генцу о своем пребывании в Берлине. Он пришел здесь к основному выводу, что реальное значение событий 14 июля 1789 года во Франции состояло в том, что они привели к Аустерлицу. Не революция, а мощь Франции имела реальное значение.