Ирина Хотина - Бриллиантовая королева, или Уроки судьбы не прогуляешь

Свою внешнюю непривлекательность этот человек полностью компенсировал прекрасным воспитанием и деликатностью манер.

Обед стоил тех денег, что я за него уплатила. Нам подали его на старинном серебре и тончайшем фарфоре. Вина были изысканы, блюда вкусны. Вокруг бесшумно сновали лакеи. Мы сидели друг напротив друга в одеждах фасонов позапрошлого века. На мне было легкое светлое платье с глубоким декольте и высоким лифом. Волосы подобраны и уложены в соответствии с требованиями моды того времени. На Максе костюм, похожий на фрак, темно-зеленого цвета, с высоким воротником, какой-то сложный галстук и белый жилет с бесчисленным количеством пуговиц.

Он почему-то был очень серьезен. Я же, наоборот, чувствовала душевный подъем от всей ирреальности происходящего. Мне казалось, что я снимаю кино, используя пока чужой сценарий, но скоро, очень скоро начну делать свою оригинальную версию.

– Кэтрин! Ведь ты не просто так выбрала этот роман. – Он открыто смотрел на меня. – Ты хочешь, чтобы я что-то изменил в себе, как Дарси? По-моему, у меня не осталось никакой гордыни. Или тебя еще что-то смущает?

– Ты забываешь, что Элизабет тоже должна измениться и избавиться от своих предубеждений.

– Так в чем дело? Что тебя держит? Мы знаем друг друга уже больше полугода, разве ты не видишь, что я совсем другой?

Вижу. Но это – оболочка, красивая обертка. А внутри ты все такой же: тебя интересуют мои деньги, и ты не сторонник постоянных связей. У меня не хватит сил удержать тебя. Но и отпустить уже не в состоянии. Поэтому держу на самой прочной привязи – хорошем гонораре. Какая связь для тебя может быть прочнее денег?

– Макс, давай не будем выводить наши отношения за рамки дружеских и деловых. Что тебя в них не устраивает?

– Почему ты не хочешь сделать их ближе?

Такой прямоты я не ожидала. Мне льстило, что этот мужчина рядом со мной всегда и везде. Но вдруг отчетливо поймала себя на мысли, что если уступлю ему, то вскоре потеряю. И что мое утреннее желание его было всего лишь искушением, с которым я справилась. Поэтому принялась уверенно выстраивать оборону.

– Помнишь, когда я предложила тебе остаться моим управляющим, ты спросил, зачем ты мне нужен?

– Да, и получил подробные объяснения.

– Теперь ответь на мой вопрос. Зачем я тебе? Разве у тебя нет недостатка в женщинах? Тебе стоит только мигнуть, любая будет твоей.

– Мне не нужна любая. Мне нужна…

– Прекрати. Я – слабая женщина, еще, не дай Бог, поверю. Если ты думаешь, что я чем-то отличаюсь от других особей женского пола, то ошибаешься. У меня все как у остальных. Ничего нового или особенного ты не обнаружишь.

Слава Богу, он не стал продолжать опасного разговора.

После обеда нас проводили в музыкальную комнату. Я села за великолепный рояль. Мне давно не приходилось играть на инструменте, а на таком вообще никогда, поэтому вначале почувствовала естественное волнение. Но желание спеть ему было сильнее.

Я знаю, что ему нравится, от чего он тащится. Конечно, мое исполнение не сравнить с оригиналом, к которому он привык, но еще в далекой юности подбирая эту мелодию, я как будто предчувствовала, что придет такой чудесный момент в моей жизни, и я спою ее ему. Ну, не подведи, родная музыкальная школа!

Я запела «Yesterday», думая, что делаю это для него. Но потом поняла, что мне все равно, понравится ему или нет. Для меня самой это было намного важнее.

– Я не предполагал, что ты так хорошо поешь, – сказал Макс после небольшой паузы. А потом улыбнулся, как будто что-то понял.

– Кэтрин, ты хотела сделать мне приятное? Спой еще что-нибудь!

Я постаралась найти эквивалент своему настроению в русском репертуаре. Долго выбирать не пришлось. Горчинка разочарования все еще остро чувствовалась в моем отношении к нему, поэтому в голове моментально возник «жестокий романс»: «Я, словно бабочка к огню, стремилась так неодолимо, в любовь, в волшебную страну, где назовут меня любимой…» Особенно, на мой взгляд, мне удался куплет про «любовь – обманную страну». Правда, с «образчиком наивности» я не имела ничего общего.

В полном молчании мы вернулись на яхту. Был еще только ранний вечер. И волшебство сегодняшнего дня продолжалось в переливах солнечной россыпи на испещренной мелкой рябью поверхности реки, в звонких лягушачьих трелях и далеком стрекоте кузнечиков. Возвращаться в город совсем не хотелось. Мы сели на палубе в раскладные пластиковые кресла, которые мой хозяйственный спутник извлек из недр судна.

– Ты поломала все мои планы с пикником, – сказал он, открывая сумку-холодильник. – Хочешь выпить?

– И закурить. Разве ты не знал, куда меня везешь?

– Я езжу сюда только покататься верхом, – сказал он, смешивая мне в большом пластиковом стакане виски с колой, а себе наливая неразбавленный.

Я лениво посмотрела на него.

Ври больше! Хотя, какое мне дело, куда ты водишь своих подруг? Ты подарил мне чудесный день, и спасибо тебе за это.

Он раскрыл свой портсигар, в нем уже привычно лежало несколько тонких женских сигарет специально для меня. Я сделала пару затяжек, и приятная нега разлилась по всему телу.

– Макс, поговори со мной по-русски.

Мелкие волны лениво шлепали о борт нашей яхточки, и их шелест отчетливо слышался в тишине вечера. Макс не торопился с ответом. Наконец, произнес по-русски:

– О чем?

Теперь задумалась я.

– О нем и поговори. Откуда ты его так хорошо знаешь?

– В моей семье говорили только по-русски.

– А как твои родители оказались в Англии, в Лондоне?

– Они были заключенными немецких концлагерей, и после войны не вернулись в Советский Союз.

– Твой отец работал у Самоэля? Расскажи мне все, Макс.

Он опять о чем-то задумался.

– Ты уверена, что тебе это будет интересно?

– Конечно. Почему ты сомневаешься?

– Я никогда об этом никому не рассказывал, тем более женщине.

Да, твоим женщинам нужно от тебя совсем другое. А мне? Почему я не могу вот так просто положить руку тебе на колено и, двигая ее все выше и выше, довести процесс до критической точки? А там внизу уютная каюта… Почему меня все время что-то сдерживает? Впрочем, я знаю, почему. Причин, к сожалению, слишком много, и первая из них – я не верю тебе. Не верю в себя. Потому что мне страшно… Может быть, если я буду больше о тебе знать, то избавлюсь от этого гнусного чувства?

– Мне можно…

– Хорошо. Тогда слушай. Мой отец из Украины. Из города… название очень напоминает Венецию.

– Винница, я думаю.

– Да, точно. Винница. Когда началась война, ему было пятнадцать. Он был шустрым и сметливым мальчишкой. Рассказывал, что с раннего детства помогал отцу в мастерской, тот был портным (хорошая еврейская профессия). Ходил во всевозможные кружки, делал модели самолетов, все время что-то разбирал, собирал, чинил. Он говорил, что это и спасло ему жизнь в лагере. Он умел из тряпок сшить что-то из одежды под лагерную форму, чтобы зимой было потеплее, починить обувь, даже подарки к Новому году мастерил. Он был светлый человек, наверное, в то время окружающим это было очень нужно, поэтому его старались спасти. Много раз предупреждали об облавах, прятали от какой-нибудь сволочи, особенно ненавидевшей евреев. Перед самым окончанием войны ему удалось пристроиться на работы при лазарете. В общем, в печь не попал чудом. А мама из Белоруссии. Ее семья перед войной жила в Минске. Когда началась война, ей было лет десять-одиннадцать. Она больше отца любила вспоминать свое детство, хотя помнила его меньше. По всей видимости, ее отец был каким-то крупным начальником. Его увозили на работу и привозили на легковой машине. Они жили в большой квартире, только у них в доме был телефон. Ее мать, моя бабушка, была учительницей русского языка и литературы. В доме на идиш не говорили, только по-русски.