Алексей Каплер - Киноповести

Ленин уже не сердится, он смеется вместе с Василием.

— Ну, ничего, товарищ Василий, скоро мы возьмем власть, и тогда…

— Да, уж тогда… — подхватывает Василий.

— …тогда тем более не придется спать, — неожиданно заканчивает Ленин.

Василий смеется.

Ильич разворачивает одну газету за другой. То и дело слышится характерное «гм… гм…» в бесконечной гамме оттенков: то это осторожность сомнения, то язвительная ирония, то тревога, то удовлетворенность.

Вдруг Ильич застывает над газетным листом:

— Какая подлость!..

Он стоит, низко склонившись над столом. Еще раз пробегает глазами по строчкам.

— Какая безмерная подлость!.. — Он стучит кулаком по столу. — Где же границы бесстыдству! Читайте!

Швыряет Василию газету и начинает в ярости шагать по комнате.

Охваченный беспокойством, Василий идет к столу. Перед ним «Новая жизнь». Читает:

«Л. Каменев. О выступлении… вооруженное восстание обречено на поражение… губительные последствия — шаг отчаяния!»

Подошел Ленин, тычет пальцем в газету.

— Вот полюбуйтесь, товарищ Василий, как эти святоши, эти политические проститутки нас предали. Предали партию, выдали планы ЦК! Бандиты!..

Ярость обострила черты, сжала губы, потушила улыбку в глазах, зажгла их другим, грозным пламенем. Между бровями, на сократовском лбу, ярость прорезала глубокую складку.

— Товарищ Василий, не теряйте ни одной минуты. Бегите к Свердлову, скажите, что мне нужно его видеть. Немедленно. Сейчас же. Идите.

Резко отбрасывает газету, садится писать…

«Письмо к членам партии большевиков».

Он подчеркивает заголовок.

— Низкая, подлая измена… — гневно шепчет Ильич.

Перо его бежит по бумаге.

Номер «Новой жизни», аккуратно раскрытый на той же заметке Каменева, лежит на другом — огромном и пышном — письменном столе.

Непрерывно разными голосами трещат телефоны.

Командующий округом держит трубку.

— Нет у меня охраны… Неоткуда взять. Ничего не могу сделать…

За спиной его стоит адъютант.

В кабинет командующего один за другим входят члены Временного правительства. У многих в руках номера «Новой жизни».

Малянтович складывает газету, обращается к соседу:

— Читали?

— Читал.

Малянтович поворачивается ко второму министру:

— Читали?

— Читал, — зло отвечает тот.

— Читали? — спрашивает Малянтович третьего. — Читайте, читайте!

— Ну что я могу сделать, господин Рыжов, — брюзгливо говорит командующий в трубку. — Нет у меня охраны… Неоткуда, неоткуда взять… Я не комендант города, я командующий округом. Что?.. Конечно, читал!.. Нет-нет, ничего не могу сделать!.. Нет у меня охраны… до свиданья.

Он кладет трубку, ворчит:

— С ума все посходили, всем давай охрану от большевиков… Я даже вот (широкий жест обеими руками) министров охранить не знаю как…

— Н-да, — неопределенно мычит Терещенко.

Министры расселись: Коновалов, Терещенко, Кишкин, Малянтович, Некрасов, Маслов, Прокопович, адмирал Вердеревский. Отдельно в углу сидит Рутковский.

В комнату быстрыми шагами входит Керенский. Ни на кого не глядя, он проходит к столу, с размаху садится, закрывает глаза.

— Выключите телефон! — Приказывает адъютанту командующий, поворачивается к министрам и складывает большие руки на столе.

— Я к вашим услугам, господа, — говорит Керенский.

У него вид человека, не спавшего много ночей. Серое лицо. Он открывает глаза и оглядывает присутствующих, как будто спрашивает: «Зачем я здесь?»

— Кому угодно начать?

— Я хотел бы задать вопрос командующему, — говорит Коновалов. — Разрешите?

Керенский молча наклоняет голову.

— Когда вы ожидаете части, вызванные с фронта?

— Двадцать шестого к утру.

— Вы уверены? Какие это части?

Командующий пожимает плечами.

— Разрешите? — спрашивает Кишкин.

Керенский снова молча наклоняет голову.

— Какими силами вы собираетесь охранять Зимний?

— Вызываю две петергофские школы прапорщиков. Вызваны броневики.

— Позвольте мне, Александр Федорович, — приподнимается Рутковский.

На этот раз Керенский не наклоняет голову. Помолчав, он начинает говорить сам:

— Сегодня утром я вышел из дворца… Я сел в автомобиль, как всегда, на свое место с правой стороны заднего сиденья, в своем полувоенном костюме, к которому так привыкло население и войска…

Рутковский переглядывается с Коноваловым.

Командующий обменивается значительными взглядами с начальником штаба.

К е р е н с к и й (продолжает) . …Конечно, вся улица, прохожие и войска узнали меня. Военные вытягивались, я отдавал честь… Нет! (Он встает.) Не верю, не верю!.. Нужно кликнуть клич… Нужно бросить в толпу лозунги!

— Позвольте, Александр Федорович, высказаться, — настойчиво говорит Рутковский.

Керенский сразу потух.

Он опускается в кресло, снова закрывает глаза и молча наклоняет голову.

Р у т к о в с к и й. Господин командующий, я полагаю, что мы должны быть очень благодарны Льву Борисовичу Каменеву за его предупреждение и не оценить его просто не имеем права. Господа, я предлагаю следующее… Первое — кроме офицерства, юнкеров и казачьих частей немедленно вооружить в городе всех, на кого мы еще можем положиться, то есть чиновников, банковских служащих, студенческие отряды. Второе — немедленно отрезать центр от рабочих окраин, для чего развести мосты, поставить на набережных артиллерию. Наконец, третье и самое главное, — не ожидая выступления большевиков, разгромить их в их же собственной крепости, то есть взять Смольный институт, и не позднее двадцать шестого числа сего месяца. Если этого не сделаете вы, то это же самое сделают другие…

Керенский внезапно встает. Глаза его горят решимостью.

— Да. Я согласен. — Он закладывает руки за борт френча. — Двадцать шестого верные Временному правительству войска будут здесь. Я вызову казаков Краснова… Господин адъютант, соедините меня со ставкой… Господин командующий, я приказываю вам немедленно вооружить здесь, в столице, всех, кто идет за мной… Я отрежу центр от окраин. Двадцать шестого октября я разгромлю Смольный институт и уничтожу большевизм физически… Павел Николаевич, а почему до сих пор не пойман Ленин?

Малянтович разводит руками.

— Ищем…

Застекленная цеховая контора набита до отказа. Знакомые лица заводских большевиков. У всех винтовки, некоторые опоясаны пулеметными лентами. Василий читает отпечатанный на машинке листок:

«…Можно ли себе представить поступок более изменнический, более штрейкбрехерский? Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их. Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии…».