Александр Миндадзе - Парад планет

— Это уже в Москве, что ли?

— В Москве, в Москве. Мы сразу комнату получили. Четырнадцать метров… Я дворником пошла в домоуправление, там это дело сразу. Ну а работа ничего, на первый взгляд тяжелая, потом привыкаешь… Зимой трудновато, когда снегу навалит, но это — какая зима, год на год не приходится…

Я смотрю на нее с удивлением, и она это замечает.

— А что особенного? Ради того, чтоб человек выучился, можно и лопатой поработать, правильно?

— Ну-ну… Лопатой, хорошо. А почему вы не зарегистрировали ваш брак? Что вам мешало?

— Ничего. — Она пожимает плечами.

— И все-таки?

— Ничего не мешало. Вы что, считаете, все непременно женятся?

— В основном.

— Вот вы ошибаетесь. Бывает любовь, когда не думают про дворцы бракосочетания.

— Так-так. Вот вы уже сказали слово «любовь». Это очень важно. Как вам сейчас кажется: была ваша любовь, так сказать, односторонней или взаимной?.. Вы верили ему?

— Конечно… А он не умеет врать, Виталик. Как соврет, сразу краснеет. Я ему говорю: из тебя Штирлиц не получится…

— Ну-ну?

— Давайте. Спрашивайте, — вдруг отчего-то оживившись, предлагает она.

— И, значит, вы ему верили, и он вас обманул…

— Да нет, почему обманул. Ничего не обманул. Ушел — и все. Надоела я ему, как видно. Нашел другую. Разве не бывает?

— Бывает.

— Я единственно что говорю: бросишь, мол, меня, уезжай из Москвы подальше, чтоб я тебя близко не видела, а то, говорю, за себя не ручаюсь!..

— И он, значит, не уехал…

— Не уехал. А чего ему уезжать? Тоже глупости. Он на такое место устроился, через пять лет профессор, куда тут уезжать…

— Так. — Она, наверное, видит мое беспокойство. — Значит, вы его как бы предупреждали о вашей мести…

— Предупреждала? Ну да, так получается…

— Нет, Костина, нет!.. — говорю я горячо. — Эту версию мы оставим, понимаете вы меня? Я даже не допускаю, что вы действовали с заранее обдуманными намерениями. Это только ваше неосторожное слово. Но оно может быть понято судом буквально, и тогда…

— Что — тогда?

— Тогда плохо ваше дело… Скажите мне еще, вы встречались с Федяевым во время вашей ссоры? Ну, вот он… другую нашел… Вы встречались?

— Да. Конечно.

— Ловили его в театре?

— Зачем в театре? Он приходил ко мне. Оставался.

— Как — оставался? И вас это устраивало?

— А что? — Она пожимает плечами, смотрит на меня с искренним недоумением. — Мы в тот вечер уже опять вроде сошлись. Так ему показалось…

— Показалось? Ему?

— Ну да. Он же слабый человек, Виталик…

— Слабый и… расчетливый?!

— Вот именно.

Я смотрю на нее с печалью.

— Что вы за человек, Валентина? Подумайте о себе… Вы получили обвинительное заключение?

— Ну получила.

— Прочли?

— Читаю.

— Как, еще только читаете? — в очередной раз изумляюсь я.

Почта, разгар рабочего дня. Руслан пристроился где-то за столиком, от нечего делать что-то пишет, а я — за перегородкой в служебном помещении, у заведующей.

Пробежав глазами бумагу, говорю:

— Ну что ж, очень даже хорошая характеристика.

— Это вполне заслуженно.

— Да нет, я не сомневаюсь. Просто знаете, как бывает…

— Нет-нет, она у нас себя положительно зарекомендовала, — спешит заверить заведующая. — Ничего плохого про нее сказать не могу. У других — прогулы, опоздания, девушки у нас молодые, знаете, кое-кому ответственности недостает. А она — нет. Всегда в срок, аккуратно… Попросишь кого заменить — пожалуйста. И по общественной линии… Я ее всем в пример ставила… — Она замолкает и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, говорит: — А вот и место ее — видите, в углу?..

Столик как столик. На четырех ножках, с клеенчатой, в чернильных разводах, поверхностью. Дверцы захлопнуты наглухо, стул задвинут вплотную. Необитаемый столик.

Девушки-работницы в мини-юбках и синих нарукавниках окружают заведующую, о чем-то с ней оживленно беседуют, потом исчезают стайкой, так же внезапно, как появились. Я вижу их лица в ровном ряду фотографий на Доске почета. Милые девичьи лица, улыбающиеся, чуть смущенные, застывшие в напряжении перед объективом… И здесь же, в этом прекрасном ряду, я замечаю как бы пустоту, пробел: остались лишь следы клея на месте фотографии да две буквы внизу — «К» и рядом «о».

Заведующая снова подходит ко мне:

— Так. И насчет общественного лица. Я уже говорила вам или нет? Она донорством у нас занималась, кровь ходила сдавать, добровольно…

— Кровь?

— Да. Это, знаете, не каждый согласится, хоть и плакаты висят. Дело добровольное. Хоть и деньги платят, я уж там не знаю сколько… Вообще-то насчет денег… она, конечно, нуждалась. Если сверхурочные когда… Знаете, без отца, без матери.

— Ну а друзья? Друзья были у нее?

— Не знаю даже, как сказать. Здесь, в коллективе, пожалуй, что и не было. Да и вообще, по-моему, один этот Виталик… Зато уж всем друзьям друг…

— Виталик — это Федяев?

— Не знаю, как по фамилии. Возможно. Высокий такой.

— Ну-ну?

— Она всегда прямо чувствует: сейчас, мол, Виталик мой придет… И точно — через пять минут появляется. Последний раз, помню, туфли ему покупать ходили…

— Ему туфли?

— Ему, ему. Нынче, знаете, — и заведующая впервые улыбается, — девчонки у нас самостоятельные, а мужчины, можно сказать, наоборот… Она все деньги откладывала, переживала. Он, говорит, у меня в остроносиках ходит, а их сейчас уж не носит никто, остроносики эти…

Когда я, наконец расставшись с заведующей, выхожу из-за перегородки, Руслан сидит за столом в прежней позе, что-то торопливо пишет.

— Ну и что? — спрашивает он весело. — Какие успехи? Провели беседу? А я тут тоже времени зря не терял, — он встает из-за стола, показывает мне стопку открыток. — Вот, написал… приглашения…

— Какие приглашения? — спрашиваю я некстати и тут же, спохватившись: — Ах да, правильно, приглашения… Ну молодец!.. Кстати, папе написать нужно заранее…

Мы входим в салон для новобрачных. Фата для невест и обручальные кольца, мужские одеколоны и диван-кровати, пуховые подушки и сервизы на двенадцать персон — все это предстает перед нами в соблазнительном многообразии…

— Ну что, — говорит Руслан, — давай приобретать?

— Давай.

— А с чего начнем?

— Не знаю.

— Вот смотри. Существенная подробность. Чем мы с тобой будем накрываться? — Он теребит разложенное на прилавке одеяло. — Что, не годится?

Потом в обувном отделе мой спутник примеряет туфли.

— Ну что? — Он поворачивает ко мне голову.

Я смотрю на его ногу в тупоносом полуботинке и говорю:

— Купим!

— У меня есть вроде этих, тоже черные.

— Ну все равно. Купим.

— Почему?

— Купим.

— Ну, если ты так настаиваешь… — Он пожимает плечами. — Мне они не нравятся.

Продавщица смотрит на нас выжидающе. Я говорю ей: