Рахсивой Мухамеджанов - Суюнчи

Анзират пришла на футбольное поле. Сейчас здесь было безлюдно, тихо. На перекладине ворот висела майка одного из ее внуков.

— Эшмат! — позвала Анзират.

В окне появилось удивленное лицо Эшмата.

— Бабушка Анзират!

— Скажи, Эшмат, мои внуки тебе денег не должны?

Эшмат посмотрел на черточки на стене, посчитал:

— Нет, не должны, все оплатили.

— Хорошо, спустись сюда.

Эшмат, ничего не понимая, вышел из дома.

— Что, бабушка Анзират?

— Возьми. — Она протянула ему деньги.

— Зачем?

— Раз даю, бери, — настаивала Анзират. — Мои внуки еще будут здесь играть? Будут! Так что не отказывайся, бери.

— Как-то неудобно получается…

— Ничего, бери. Лишь бы ты не обиделся, когда они опять у тебя стекло разобьют!

— Что вы, я не обижусь, они же дети…

Анзират, ничего больше не сказав, сняла с перекладины майку, встряхнула ее.

Ища свою добычу, коршун все еще кружил над деревней.

Рано утром по сельской дороге с радостным криком: «Суюнчи 1 1 По восточным обычаям, гонцу, принесшему добрую весть, полагается подарок — суюнчи. , суюнчи!» бежал маленький Нурилла.

А ему навстречу, низко опустив голову, в бекасамовом халате, опоясанный разноцветным белбаком, шел согбенный горем Шермат. Вместе с ним, громко всхлипывая, шли его дети. Позади них несколько мужчин несли на плечах гроб.

— Папа! Мама родила! Мама родила девочку! — крикнул Нурилла, не разобравшись что к чему. — У нас теперь сестренка!

Но Шермат будто не расслышал его слов.

— Я знаю, ты не любишь девочек, — заплакал от обиды Нурилла. — Тебе только мальчик нужен был. Зато бабушка любит девочек, теперь ей будет кому излить душу…

— Бабушка наша умерла, глупый! — с горечью сказал Сайфулла.

— Как умерла?

Шермат взял сына за руку.

— Только не плачь… — сказал он ему, а у самого по лицу текли слезы.

И у мужчин, которые несли на плечах гроб, и у всех людей, что бесконечной вереницей замыкали траурную процессию, — у всех лица были печальными и мокрыми от слез.

По тропинке, с чемоданом в руке, возвращалась из города Назира. По соседней тропинке кто-то нес на себе огромную охапку сена. Это был Абдулла.

— Назира! Это ты? — радостно улыбнулся он, сбрасывая с себя сено. — Надо же! Смотри, как за год изменилась. Еле узнал.

— Разве изменилась? — засмеялась Назира.

— Дай, я понесу, — Абдулла взял ее чемодан.

— А сено?

— За сеном потом вернусь.

— Как ты вырос! — обрадованная встречей, сказала Назира.

— На шесть сантиметров! — гордо выпрямился Абдулла.

— Ну, как поживаете тут, — спросила Назира, — какие новости?

— Какие могут быть новости? Живем потихоньку. Папа с мамой помирились. А так все по-старому. Только вот бабушки не хватает, — вздохнул Абдулла. — После се смерти в деревне как-то тихо стало, даже скучновато… Дед Халмат почти не появляется на людях, болеет часто. Старуха Мастан только и знает, что плачет, вспоминает бабушку. «Хоть она была вредной старухой, — сказал председатель про бабушку, — но она была совестью нашей деревни.» Это я сам слышал. Странно, разве у деревни бывает совесть?

— Наверное, бывает, — сказала Назира.

— Не знаю, правда или нет, но говорят, Даже продавец Гайбулла к ее могиле цветы принес.

— Абдулла…

— Что?

Назира внимательно посмотрела на него. Потом сказала:

— Идем, я тебе кое-что покажу!

Абдулла, пожимая плечами, удивленно поплелся за ней.

Когда они подошли к берегу, корова Хашимджана как раз переплывала реку.

— Эту корову хозяин давно продал в соседнюю деревню. А она каждый день вот так переплывает на наш берег, — задумчиво повторяла услышанное от Анзират Назира. — Вот так каждый день. Чтобы поить молоком семерых маленьких детей Хашимджана.

В глазах Назиры что-то блеснуло.

— Ты чего? — не понял Абдулла.

— Я? — часто моргая, посмотрела Назира на Абдуллу и улыбнулась. — Нет, ничего. Так просто.

И они пошли рядом.

По восточным обычаям, гонцу, принесшему добрую весть, полагается подарок — суюнчи.