Мурад Дост - Сколько ног у обезьянки?

— Она же жеребая!.. — сказал мальчик сквозь слезы.

— Ничего, сама она, дура, остановится — и все будет в порядке, — успокоил его курчавый. — Эй, что вы стали, идите сюда!

Его приятели стояли у своих мотоциклов, нерешительно переглядываясь.

— Не надо было… — сказал самый молодой из них.

— Сдрейфил? — сощурился курчавый.

Тот не ответил, молча смотрел на загон, где носились обезумевшие лошади.

— Живодеры! Живодеры проклятые!.. — закричал Машраб и, вскочив, побежал к холмам.

— Куда?! Не-ет, погоди, гостить так гостить, еще успеешь позвать своих!.. — Курчавый настиг мальчика и опять насильно посадил за дастархан. Налил полный стакан водки: — Пей!

Машраб оттолкнул его руку, и водка разлилась по дастархану. Курчавый наотмашь ударил мальчика. Снова наполнил стакан:

— Пей, кому говорят!

Двое из мотоциклистов уехали. Остался тот, кого курчавый обвинил в трусости.

— Пора сматываться! — закричал он. — Смотри, вон их сколько!..

И действительно, сюда бежали Самади и его ученики. С другой стороны несся табунщик Хасан на взмыленном коне…

Курчавый то ли понял, что бежать уже поздно, то ли из гордости, но продолжал стоять на месте.

Подскакал табунщик и с лету замахнулся кнутом:

— Что ты наделал, ублюдок!

Прикрывшись рукой от удара, курчавый отпрыгнул в сторону и выхватил ружье, спрятанное под хурджуном. Грохнул выстрел.

Табунщик испуганно осадил лошадь и повернул к загону.

— Поехали, Саттар, ну поехали!.. — жалобно просил курчавого его приятель.

Саттар провел рукой по лицу, увидел кровь от удара плети и совсем озверел — стал бить Машраба. Тот яростно сопротивлялся.

На помощь бросился подоспевший Самади.

Курчавый оттолкнул мальчика и вновь схватился за ружье.

— Не подходи!

Самади остановился, взглянул на своих учеников. Улугбек, Бабур и другие — они были рядом, тоже бледные, испуганные — ждали его, учителя, первого шага. И Самади, подняв серп, пошел на курчавого.

— Саттар, Саттар!.. — испуганно закричал приятель курчавого. — Поехали! Быстрей!

— Застрелю, сука! Не подходи, застрелю, всех вас застрелю! — истерически завопил курчавый.

Но Самади на этот раз не остановился. Лицо курчавого искривилось от отчаяния, он сделал несколько шагов назад и… выстрелил. Самади упал, попытался встать, но сумел подняться только на колени. Услышал, как закричала Инобат, потом дети.

Курчавый, пользуясь суматохой, бросил ружье, подбежал к мотоциклу, завел его. Бабур подобрал брошенный учителем серп и с ходу ударил им по заднему колесу мотоцикла, откуда с шипением стал вырываться сжатый воздух. Курчавый нажал на рычаг и рванул с места. Пробежав за ним метров пятьдесят, Бабур отстал…

Домой ехали молча. Улугбек вел машину осторожно, при ухабах замедляя ход, озабоченно поглядывая на раненого своего учителя.

— Я вспомнил, — сказал он вдруг. — Я его уже видел.

— Где? — позабыв о боли, Самади подался вперед.

— Кажется, в Пайшанбе. Мы туда с отцом ездили. Он на зернотоке работает.

В палату, где лежал Ахмад, врач и медсестра ввели забинтованного Самади. Он был бледен, шел с трудом.

— Вот пришел составить компанию, — улыбнулся он через силу. — Ты здесь хозяин, покажи, где мне устроиться.

Ахмад поднялся навстречу.

— Лежи, лежи, — остановил Ахмада врач.

— Я слышал, — сказал Ахмад, когда врач, уложив Самади, ушел, — вы там бандитов побили.

— Какие там бандиты, просто дураки, — сказал Самади. — Нет, брат, они удрали. Побили нас и удрали.

— Их поймают?

Самади не успел ответить. Вошел табунщик Хасан. Увидев его, Ахмад смолк, помрачнел, вспомнил, видно, былые обиды. И тот, кажется, смутился при виде мальчика, неловко сел на край кровати.

— Вот где встретились, — тихо засмеялся Самади.

— В общем, у тебя неплохие ребята… — пробормотал табунщик.

— Конечно, — подтвердил учитель. — Озорные, правда, но это ничего, пройдет. А тот, кто мучил сегодня лошадей, может быть, в детстве и не лазил по чужим садам…

Табунщик и мальчик переглянулись.

В больничном саду Самади попрощался с навещавшей его Инобат. Улугбек стоял рядом.

— Выздоравливайте, — сказала девушка, уходя. — Я еще приду перед отъездом.

Когда она исчезла за воротами, Улугбек вдруг сказал Самади:

— А вы на ней женитесь, она хорошая.

Самади даже растерялся.

— У меня же дочка, Улугбек…

— Вот дядя Вахаб женился, а у него две дочки от первом жены. Ведь ваша жена все равно не приедет…

— Трудно, Улугбек, трудно все это. Шесть лет жили вместе, многое вас связывало. Бывает, злюсь на нее, значит, чувство еще не совсем умерло. Иногда хочется вновь вернуть его и все начать с самого начала, хотя боюсь, это как раз невозможно. Просто человек не может один, оттого и такие мысли… Все хожу и думаю.

— А вы не думайте, — посоветовал Улугбек со свойственным ему простодушием.

— Попробую, Улугбек, — грустно пообещал Самади.

После пятой линьки черви стали большими, чуть ли не с палец величиной. Они больше не ели, тревожно ползали по нетронутым листьям и высохшим веткам тутовника, искали удобное место для пряжи коконов. Из их крохотных ртов тоненькой струйкой текла прозрачная жидкость — ниточка дорогого шелка.

Ученики вносили в помещение охапки аккуратных веничков из тысячеголовки. Биолог Агзамов указывал Инобат я еще двум учительницам, как укладывать венички на стеллажах. Работа шла споро: ученики подносили, учительницы укладывали, Агзамов руководил.

Черви проворно расползались по стебелькам тысячеголовки, соблюдая при этом вековой порядок — никто не стеснял другого.

Вошел Камал-раис в сопровождении директора школы и секретаря парткома колхоза.

— Да я вижу, вы во всем районе будете первыми!

— Надеюсь, — сказал директор школы. — Вы только ее забывайте, раис: все школьное топливо ушло на содержание червя! Пять коробок коконов, пять процентов вашего топлива…

— Ладно уж, — незлобиво отмахнулся Каиал-раис, — вы только и умеете просить.

— И работать мы умеем, разве не видите!

— Видим, грех не видеть! — кивнул парторг. — В следующем году шесть коробок дадим, устраивает?

— Что? — Акбаров хотел было рассердиться, но вдруг заулыбался: — Почему так мало, лучше уж давайте сразу семь!

Через несколько дней галатепинская шкода отправила первую иартию шелковичных коконов. Было торжественно. Директор сам, собственными руками прибивал к борту машины алую ленту с надписью: «Галатепе- Советскому Союзу!». Все, начиная от первоклашек и кончая Агзамовым, были радостно возбуждены. Агзамов грузил на машину самые большие ящики. И все восхищенно наблюдали, с какой легкостью и сноровкой он это делал. Правда, один из малюток-первоклашек, в избытке чувств, легко поднял такой же огромный картонный ящик, очень даже легко поднял — ведь шелковичные коконы товар воздушный, невесомый… Что и сказать, весело работалось!