Юрий Нагибин - Александр Благословенный

Павел.Ну, здравствуй, сын.

Александр.Здравствуй, отец (в голосе не испуг, а бесконечная усталость). Я ждал тебя.

Павел (с усмешкой) . Неужели?

Александр.Я знал, что ты придешь.

Павел.Я давно тебя не тревожил.

Александр.С начала наполеоновского нашествия.

Павел.А знаешь почему?

Александр.Знаю. Я должен был сделать свое дело. Выиграть войну.

Павел.Умница! Ты был бы моим любимым сыном, если б не был любимым внуком своей бабушки. Это меня, признаться, раздражало. Ты плохо выглядишь. (Всматривается в него.) Неужели Священный союз так тебя измотал?

Александр.Нет. Там я знаю, что делать. Меня измотала Россия. Громадная несчастная страна, я беспомощен перед ней.

Павел.Я хотел освободить крестьян. За это меня и убили.

Александр.Я слышал другое: союз с Наполеоном, введение католичества.

Павел.Ты в это веришь или опять лукавишь?

Александр.Для русских католичество было бы лучше. А еще лучше — лютеранство, религия созидателей жизни. Православие — религия нищих. Из всей Нагорной проповеди оно всерьез восприняло лишь заповедь о бедности.

Павел.А ты не боишься кончить, как я? В армии пахнет заговором.

Александр.Им пахнет во дворце. Моя мать во главе заговорщиков. Мне это не раз давали понять.

Павел.Моя дорогая Марья!.. Далеко же она пошла. Мать в заговоре против собственного сына!.. (Начинает хохотать, хохот переходит в хрип, хрип в удушье. Глаза почти вываливаются из орбит, лицо синеет.)

Александр.Могу я помочь тебе, отец?

Павел. Спасибо. Ты уже достаточно для меня сделал. Удушьем меня наградил этот проклятый шарф. (Бросает его на стол.) Я так и не знаю, чей он: Николая Зубова или другого мерзавца. Мясники, а не дворяне. Били, душили. Как будто нельзя было пристрелить.

Александр закрывает лицо руками.

Павел (глядя на него с насмешкой и жалостью). Ты не перешагнул через это. Ты нежный, добрый, слабый и лукавый. (Переводит глаза на чернокудрую подругу сына.) И блудливый. Труслив, как заяц, блудлив, как кошка.

Александр (начиная злиться). Вы тоже не были образцом супружеской верности, отец.

Павел.Увы! Но убили меня не за это. Ты хорошо все обставил — согласился только на мое отречение. Разве ты знал, что папа окажется дураком и полезет в драку? Один против всех, маленький, немощный, курносый уродец против таких молодцов. Что им оставалось делать? (Смеется.) Ладно, ладно, дело прошлое. Твоя слабость не чета моей. Я борол ее вздорностью, а ты упрямством. Великим, терпеливым упрямством. Этим ты и одолел Наполеона. Хвалю, хвалю!.. Но теперь ты пуст. Пуст, как золоченый и гнилой внутри елочный орех.

Александр все ниже клонит голову.

Павел.Десять Наполеонов легче победить, чем вырвать Россию из рабства.

Александр.Дворяне этого не хотят.

Павел.Не только.

Александр.Двор этого не хочет, мое ближайшее окружение, родные братья…

Павел.Не только.

Александр.Мать этого не хочет.

Павел.Ты маменькин сынок. Если б ты так же любил отца… (Потирает шею.)

Александр (погасшим голосом). Я не убивал…

Павел.Конечно! И Пален, глава заговора, не убивал. Он заблудился в саду. И Беннигсен не убивал, его отвлекли картины. Никто не хотел убивать, но я почему-то мертв. Ладно, дело прошлое. Главная загвоздка, сынок, не в дворянстве, не в сановниках, не в чиновничестве, не в твоем окружении и даже не в матери-императрице. Рабы этого не хотят.

Александр (потерянно). Как не хотят?

Павел.Так вот, не хотят, и все! Загадочная душа России. А когда захотят, они нас не спросят. (Бытовым голосом.) Заболтался я. Пора в ад. Чего ты так смотришь? Неужто думал, что я в раю? Нет, дружок, вертоград не про нашу честь. Геенна огненная — наш удел. (Смеется.) Но и там есть табель о рангах. Я по грехам титулярный советник, а ты действительный тайный. Еще бы — цареубийство и отцеубийство — знатные грехи!.. Прощай. Ты не хочешь поцеловать своего папочку?

Пересилив себя, Александр повернулся к его лицу, которое мгновенно натекло сизой кровью, глаза выпучились, а из ямы рта вывалился синий язык.

Александр дико закричал и проснулся.

— Какой страшный сон! — пробормотал он, вытирая мокрый лоб.

Ужас остекления его глаза…

На столе лежал офицерский шарф…

Его крик разбудил женщину.

— Что случилось? Муж вернулся? Гони его вон!

— Ты видишь?.. Ты видишь, Мари? Этот шарф!..

— В-вижу, — заикнувшись от ужаса, ответила Мария Нарышкина.

— А ты знаешь, чей этот шарф? Им был задушен мой отец! Эта проклятая тряпка захлестнула горло монарха!..

— Нет, нет! — закричала сквозь слезы Нарышкина. — Я сама купила его в Гостином дворе.

— Так я и поверил. Это орудие убийства.

— Да не убивал он никого. Васеньке тогда и десяти годочков не было.

— Какому еще Васеньке?

— Гагарину, кому же еще? — лепетала вконец сбитая с толку женщина. — Ну, забыл он шарф… Не ждали мы тебя. Он, бедный, чуть шею не сломал, когда в окно прыгал.

Секунду-другую Александр оторопело смотрел на свою возлюбленную, потом зашелся в лающем смехе.

— Воистину от трагического до смешного один шаг.

— Прости меня, — заныла Нарышкина, — я больше никогда, никогда не буду!..

Александр посерьезнел.

— Потеря части воинской амуниции — тяжкая провинность для офицера.

— Да какой он офицер? Мальчишка флигель-адъютантишка. Паркетный шаркун.

— Мы дадим ему отличиться, — играя в серьезность, но про себя злясь, сказал Александр. — Он получит взвод в Царево-кокшайском резервном полку. Можешь первой поздравить его с этой милостью, а заодно вернуть шарф.

Он швырнул ей шарф и покинул спальню под надсадный плач…

…Александр вышел из дома Нарышкиных. Ему подали коня. Он ловко, по-молодому послал тело в седло. Оглянулся на знакомые окна.

— Шлюха! — прошептал брезгливо и будто выплюнул из себя изменницу.

Дал поводья коню. Разгорался прекрасный день — сине-небесный и солнечный. Освобождение от затянувшейся связи порой дарит мужчину не меньшей радостью, чем первое обладание. Александру стало легко на душе, и сразу возникло самое радостное воспоминание его жизни: русские войска входят в Париж…

…Город охвачен ликованием. Изменчивая толпа, еще недавно влюбленная в «маленького корсиканца», приветствует его победителя.

Французы очарованы блеском русских полков, бородатыми лицами казаков, узкоглазыми степняками в овечьих шапках, с луками за спиной, «лоскутьями сих знамен победных, сияньем шапок этих медных, насквозь простреленных в бою», но больше всего — самим императором — молодым, голубоглазым, статным красавцем с доброй, чарующей улыбкой.