Юрий Нагибин - Александр Благословенный

— Здравствуйте, воины-земледельцы! — ласково произнес Александр.

— Здравья желаем, Ваше Императорское Величество! — отозвалась троица, причем у детей оказались такие же грубые, махорочные голоса, как у главы семьи.

— Довольны ли вы своей жизнью?.. — поинтересовался император.

— Премного довольны, Ваше Императорское Величество!

— Нет ли каких жалоб? — допытывался император.

— Никак нет, Ваше Императорское Величество!

— Хороши ли нынче покосы?

— Никак… да, Ваше Императорское Величество!

Неизвестно, сколько бы продолжалась эта оживленная беседа, но послышался треск барабана, из ближайшего проулка возникла воинская колонна: впереди юные барабанщики, за ними ряды косарей в полном военном обмундировании, но вместо ружей на плечах косы.

— Ваше Величество, можно им присоединиться к строю? — спросил Аракчеев.

— Ну разумеется, — улыбнулся Александр. — Я не хочу, чтобы мой приезд нарушил заведенный порядок.

Слабым мановением руки и свирепым взглядом Аракчеев отправил трех оцепенелых ратников в строй.

Бодро шел в поле, как на бой, отряд пахарей-солдат: от семилетних потешных до бывалых мужей с продубленными лицами. Высокий тенор завел любимую походную:

И хор грянул:

Тенор спросил:

Хор ответил:

Смахнув слезу, Александр обернулся к Аракчееву:

— Спасибо, Алексей Андреевич, за русских мужиков.

— Рад старать… — Растроганный всхлип помешал закончить фразу.

— Да, красит дисциплина русского мужика! — мечтательно сказал Александр. — Каким он становится подтянутым, молодцеватым, красивым. Сейчас он идет с песней на косовицу, а грянет миг воинственный, он с такой же звонкой песней пойдет на врага. Этот мужик не забунтует, ему не до того.

— Где ж ему бунтовать? — подхватил осчастливленный монаршим расположением и доверием Аракчеев. — С утра в поле, после сытного обеда артикулы на плацу, после опять в поле. Вечером ужин, спуск флага, молитва. Потом на лежанку к бабе для умножения полезного народонаселения России и крепкий сон. Плотный день, без пустот, мысли злокозненной некуда проникнуть.

— Да, — задумчиво сказал Александр. — У России свой путь. Недаром еще Василий Блаженный говорил, что Россию Господь поцеловал. Устами малых да неразумных вещает сама истина. Путь Европы — не наш путь.

— Да он и для самой Европы не больно хорош, — вдумчиво сказал Аракчеев. — Иначе — зачем Священный союз? Только он и сдерживает блудные силы и всех этих карбонариев. Россия есть государство по хозяйству сельское, а по духу военное. Дав стране военные поселения, вы, государь, соединили две ее ипостаси в одно целое, а сие есть воплощение исконной российской мечты.

— Алексей Андреевич, — растроганным голосом начал Александр, — а что бы в свободный час, на отдыхе в Грузино, возле прелестной подруги своей Настасьи Федоровны, взять да и набросать проект российской конституции?

— Не по разуму мне, государь. Я маленько в военном деле кумекаю, больше в артиллерии, а политическим тонкостям не обучен.

— Что обучение? Разум холоден и склонен к лукавству. Сердцем надо писать основной закон, золотыми буквами веры и любви.

— Ну, уйду я в законотворчество, государь, а кто за военными поселениями доглядит? Тут ведь работы непочатый край. Надо ими всю страну обустроить.

— Правда твоя, — вздохнул Александр. — Конституция может подождать. А ведь ты, Алексей Андреевич, осуществляешь мечты великих утопистов: Томаса Мора, Фомы Кампанеллы.

— Не знаю таких, — сухо сказал Аракчеев. — Не хотите ли, государь, в дом зайти? Глянуть, как живет боевитый Микула Селянинович?

Они вошли в чистую просторную избу с белой печью и каким-то неживым порядком во всем обставе.

— Хозяйка! — крикнул Аракчеев, но ему никто не ответил. — Вот глупая баба, сбежала со двора, даже молочка гостям не предложила.

— Запужалась, — послышался старческий голос. — В печке глечик с варенцом.

Аракчеев раздвинул ситцевую тряпицу, закрывающую угол в черной горнице, там сидел на ящике старик и плел хлыстик из тонких сыромятных ремешков.

— Кто такой? — спросил грубым голосом Аракчеев.

— Человек, — с едва уловимой насмешкой отозвался старик. — Дедушка.

— Встать, когда с тобой говорят! — рявкнул Аракчеев.

— Встал бы, кабы ноги слушались. Какой уж год сидяком сижу.

— Чем ты занимаешься? — мягко спросил Александр.

— Шорничаю помаленьку. Даром хлеб не ем.

— Не обижают тебя?

— Кто ж убогого обидит? Это над молодыми изгаляются, а со старика немощного какой спрос?

— Кто же это изгаляется?

— А всяк, кому не лень, — спокойно ответил старик. — Крепостного разве что курица не обидит, а военного поселенца и курица заклюет.

— Ах ты, смерд! — вскипел Аракчеев и замахнулся на старика, но Александр отвел его руку.

— Алексей Андреевич, не роняй себя.

Аракчеев дрожал от злости, даже царское внушение не подействовало.

— Ты не видишь, с кем разговариваешь? — прохрипел он.

Старик поднял глаза, под густыми седыми бровями зияли пустые глазницы.

— Я с Аустерлица не вижу. А знать знаю, с кем говорю. Не тебя, ты — любой, кто с палкой. А он — царь.

— Как ты меня узнал? — поразился Александр.

— По запаху. От тебя царем пахнет, от него — псарем.

— Алексей Андреевич! — предупреждающе прикрикнул Александр.

Он вынул золотой и положил его на колени старика.

— В память об Аустерлице, — сказал Александр и вышел из избы.

Расстроенный Аракчеев последовал за ним.

— Хороший старик, — душевно сказал Александр. — Он заслужил отдых. Определите его в богадельню для ветеранов. Там он будет среди своих. А здесь его могут не понять.

Лицо Аракчеева разгладилось, он с обожанием смотрел на государя…

Печатают шаг полки. Гудит утрамбованная земля плаца. Хорошо, мощно шагают вышколенные твердой рукой командира — великого князя Николая солдаты с выпученными от усердия глазами, ведомые офицерами с закаменевшими лицами.

Зачарованно смотрит Александр. Поворачивается к Николаю:

— Спасибо, брат. Ты доставил мне истинное удовольствие.

— Рад стараться, Ваше Императорское Величество! — шутливо, но явно польщенный отозвался Николай.

— Ты, право, молодец. Жаль, что по молодости лет не мог принять участие в кампании двенадцатого года. Ты, несомненно, покрыл бы себя славой.

— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал Николай, залившийся румянцем.

— Какая великая правда в порядке! — обращаясь не столько к Николаю, сколько к самому себе, произнес Александр. — Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина — вот что нужно стране, Европе, миру. Вот что нужно каждому человеку. Когда все шагают в ногу, гудит земля, но небо спокойно. Когда все поют в унисон, слова не нужны. Вот истинная мудрость, остальное от лукавого… Вели подать мне лошадь.