Юрий Нагибин - Белая сирень

Рахманинов, нахохлившись, в домашней куртке пишет письмо. В свободной руке — папироса в костяном мундштучке. За спиной у него окно, иссеченное нудным, мелким дождем. За окном — серый за пеленой дождя, мокрый весенний парк. Неожиданный грохот заставляет Рахманинова вздрогнуть, развернуться всем телом.

У печи, перед сваленной вязанкой дров, стоит кухонный мужик Иван. Он худ, но крепок телом. И красив какой-то лезвистой цыганской красотой, к которой не подходит простодушная вихрастость белобрысых волос. Не глядя на хозяина кабинета, Иван садится на корточки и начинает закладывать дрова в печь. Рахманинов с раздражением смотрит на Ивана.

Рахманинов. Я, кажется, не просил топить.

Иван. Наталья Александровна велели.

Из глубины дома доносится звонкий женский голос: «Иван!.. Куда пропал? Ива-ан!»

Иван, не отвечая, колет на жестяном листе перед печью щепу.

Женский голос.Ива-ан!

Иван. Ну, здесь я. Чего шумишь?

В дверях появляется молодая женщина. Ее, не задумываясь, можно назвать олицетворением русской красавицы: статная, с крупными чертами лица, несколько тяжелым круглым подбородком. Светло-каштановые волосы убраны в тугой узел на затылке, а глаза — не серые, а жемчужные. Это Марина — горничная.

Марина. Мог бы ответить!

Она вдруг замечает Рахманинова и переходит на шепот.

Марина. Ну, чего ты, ответить не можешь?

Иван, бросив свое занятие, подходит к Марине.

Иван. Чего тебе?

Марина. Наталья Алексанна велела за теплыми одеялами ехать.

Иван. Куда ехать-то?

Марина. На станцию. У начальника спросишь.

Марина, метнув взгляд на Рахманинова, берет Ивана за руку и выводит из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Рахманинов глядит на потухшую папиросу в мундштуке, зажигает спичку и, держа ее в своих красивых длинных пальцах, глядит на трепещущее пламя. Мы слышим его голос.

Голос Рахманинова.Не писал тебе, так как у нас две недели все были больны ангиною. Сперва фрейлейн, потом Наташа. И наконец, младшая дочка Таня. У нее только вчера нормальная температура. А погода у нас отчаянная…

Рука Рахманинова пишет письмо: «…А погода у нас отчаянная, льет каждый день, холодища. Сирень и не думала цвести. Вчера начал заниматься, а то ровно ничего не делал. Замысел, который давно не давал мне покоя, — духовная музыка „Литургия Иоанна Златоуста“…»

С силой распахивается дверь. Входит Наталья Рахманинова. Мы видели ее на концерте. В домашней одежде она выглядит столь же горделиво-победительно.

Наталья.Ирина у тебя?..

Рахманинов не отвечает.

Наталья.Что с тобой?

Рахманинов. Сперва заглянула Соня. Ей показалось за завтраком, что я плохо выгляжу. Потом вломился Иван с дровами, хотя я не жаловался на холод. Он, правда, и не затопил, а только намусорил. Затем я послушал волнующий монолог Марины о каких-то одеялах. Сейчас ты ищешь у меня Ирину. Зачем мы наняли фрейлейн, если ты должна искать дочь? (Слабо улыбаясь.) Ты, кажется, изволила называть мои скромные занятия святыми часами?..

Наталья.Святые часы, Сережа, это музыка. А не письма о свиноводстве.

Рахманинов(ошеломлен). Как, ты знаешь?..

Наталья(рассмеявшись). Значит, я угадала!..

В комнату входит Соня.

Соня. Ирина не у вас?

Наталья.Нет. (Оборачивается к Рахманинову.) Ты все утро морочил нам голову за столом какими-то свиноматками невероятной породы и маниловскими проектами об образцовой свиноферме на бельгийский манер. В прошлом году мы разводили лошадей. Этот год мы назовем годом свиней.

Рахманинов. Как я могу заниматься на этом раздолбленном пианино?..

Наталья.Рояль должен быть со дня на день.

Рахманинов. Я это уже слышал.

В кабинет входит старая нянька — Феона, за ней — фрейлейн, с подвязанной щекой, заплаканная, без устали сморкающаяся в платок.

Феона. Матушка, Наталья Александровна, с ног сбились, все облазили!..

Фрейлейн.Их нихт, шлессен зи бин!

Рахманинов. Куда она могла деться?

Феона.Ну, сладу с ней нету, окаянной! И в сад могла побечь, и на плотину, и на пруд…

Рахманинов встревоженно встает.

Моросит дождь, возле крыльца стоят с зонтами Софья, Марина, Феона, фрейлейн. Рахманинов с Натальей под одним зонтом. Марина держит на руке круглое румяное дитя — младшую дочь Рахманиновых Таню.

Софья.Давайте так. Марина займется верхним парком. Я пойду на пруд. (Поворачивается к фрейлейн.) Вы больны, ложитесь в постель.

Наталья.Я с тобой, Соня…

Она перепрыгивает лужу, устремляется вслед за сестрой, оставляя Рахманинова под моросящим дождем без зонта. Марина передает ребенка Феоне.

Марина. Возьми-ка ее в дом…

Но Таня протестует, с отчаянным ревом рвется из рук Феоны обратно к Марине.

Феона.Ну, никакой управы. Привыкла к Марине, и все тут.

Марина. Ну иди ко мне, моя бонбоночка!..

Она легко подхватывает мгновенно успокоившегося ребенка и уходит в сторону верхнего парка. Рахманинов смотрит вслед жене.

Рахманинов(растерянно). А куда мне?..

Наталья(не оглядываясь). Тебе позволено вернуться к своим свиньям…

Рахманинов, нахохлившись, поднимает воротник своей домашней куртки, идет через двор к густым зарослям сирени. Из разных концов сада доносятся женские голоса: «Ирочка!.. Гуленька!.. Иришечка!.. Барышня!..»

Рахманинов идет вдоль мокрых сиреневых кустов, останавливается, берет ветвь, смотрит на нежные, нераспустившиеся бутоны сирени. Дождевая влага забрызгала его с головы до ног. Что-то привлекает его в чаще кустов, он отводит от лица ветки с липко влажными листьями и уверенно, напролом движется вперед… В самой гуще кустов, на мокрой траве, сидит семилетняя девочка.

Рахманинов. Ирочка, как ты нас напугала! Ты зачем спряталась?

Ирина.А ты зачем меня обманул?

Рахманинов(присаживаясь перед ней). Кто тебя обманул?

Ирина.Ты! Обещал сиреневое вино, обещал на автомобиле покатать, обещал речку…

Рахманинов. Все будет, девочка, и сиреневое вино, и речка, и на автомобиле хоть на край света отвезу! Пойдем, ты вся промокла, можешь заболеть…