Глен Кук - Хроники Черного Отряда. Книги юга: Игра Теней. Стальные сны. Серебряный клин

С тех пор зверь снова и снова прокрадывался назад, преодолевая страх, боль и отчаяние. Подчас рушились стены его ямы, иногда она заполнялась дождевой водой. И всякий раз землекоп был вынужден трудиться под бдительным взором надежнейшего стража, оставленного победителями.

Среди костей росло одинокое деревце. Практически бессмертное, оно неизмеримо превосходило силой ночного копальщика. Деревце было божьим чадом. Еженощно оно пробуждалось, ощутив появление зверя. И отклик всегда был одинаков.

Меж древесных конечностей вспыхивало голубое сияние. К чудовищу устремлялась яростная бледная молния. Хоть и не гремела она и не трещала, а лишь слабо шипела, на зверя обрушивался страшный удар – так взрослый, рассвирепев, бьет малое дитя.

Молния не ранила, но причиняла невыносимую боль. Зверь тотчас ретировался – чтобы дождаться следующей ночи и на самую малость углубить яму, прежде чем снова проснется древесное божество.

Упорство давало плоды – работа понемногу продвигалась.

Ворон стоял столбом, а Душечка уезжала. Вместе с Молчуном и другими парнями – их горстка осталась от Черного Отряда, грозного наемного войска. Да и не были они уже наемниками. Когда-то Отряд служил Госпоже, потом обиделся на нее за что-то и переметнулся к мятежникам. Долгое время их армия, по сути, из него одного и состояла.

Ворон смотрел, как колонна втягивается в лес. Я б не удивился, если бы он уселся на землю и разревелся точно дитя. Как же – все уехали, а его бросили!

Но он не проронил ни слезинки.

Сказать по правде, я в жизни не встречал столь же крутого и лихого парня. И нечасто свою крутость да лихость он пускал на благие дела. Я чуть в штаны не нагадил, когда открылось, что на самом деле он не Грай, а Ворон. Немало лет тому назад некий Ворон вступил в Черный Отряд. И хоть он дезертировал, не прослужив и года, все же успел прослыть самым отъявленным головорезом. И вот теперь этот самый злодей – рядом со мной.

– Пора убираться отсюда, – сказал он. – Дадим им пару часов, чтобы не подумали, будто мы увязались.

– Мы?

– Неужто тебе охота и дальше здесь гнить?

– Это же дезертирство!

– Начальство не знает, жив ты или нет. Потери еще не сосчитаны. – Он пожал плечами. – А впрочем, дело твое.

Он хотел, чтобы я отправился вместе с ним. Кроме меня, у него никого не осталось. Но прямо сказать об этом не отважился. Эх, Ворон, не так уж ты и толстокож, оказывается.

Что в Курганье мне нечего ловить – это я понимал прекрасно. А еще не было ни малейшего желания возвращаться на родину, к картофельным грядкам. Из моих приятелей, кроме Ворона, не выжил никто.

– Ладно, я с тобой.

Он пошел в город. Хотя назвать городом то, что осталось после битвы, можно лишь с огромной натяжкой. Я тащился рядом с Вороном. Через некоторое время он сказал:

– Когда я служил в Отряде, Костоправ был мне другом. Ну, может, и не другом, но чем-то вроде…

Я видел, что Ворон растерян и смущен.

Теперь Костоправ командует Отрядом. Когда знался с Вороном, был мелкой сошкой, но с той далекой поры сменилось несколько Капитанов. А смущен и растерян Ворон потому, что они с Костоправом сцепились в тот день, когда был побежден Властелин.

Похоже, Ворон стремился угодить Душечке. Вот и решил избавить ее от проблем, покончить с Госпожой, которая в той битве растеряла свои чародейские силы. А Костоправ сказал: «Не бывать по-твоему» – и уперся рогом. Всадил Ворону стрелу в бедро, дабы убедить в серьезности своих намерений.

– Разве можно считать другом того, кто просто отойдет в сторону и позволит тебе сделать, что в башку взбредет?

Ответом на мой вопрос был недоумевающий взгляд.

– Может, он больше ей друг, чем тебе. Говорят, они часто и подолгу бывают вдвоем. Вот и сегодня вместе уехали на закат. Ты ведь знаешь, как эти солдаты дорожат своими братскими узами – одна семья, в любой беде друг за дружку горой, Черный Отряд против всего мира. Сам же мне об этом уши прожужжал.

Я бы мог и другие доводы привести, на пальцах объяснить, как Отряд относится к своим беглым братьям. Да что толку?

Храбрее бойца, чем Ворон, на свете не сыщешь. Никто и ничто не заставит его отступить. А вот что касается дел душевных, тут он откровенно слаб. Всегда готов собрать вещички и дать деру. Сбежал из Отряда, сбежал от Душечки.

Но они-то сами могут о себе позаботиться. Сдается мне, самая большая глупость в его жизни, не дающая его совести покоя, – это бегство от родных детей.

А случилось это, когда Ворон записался в Черный Отряд. Возможно, у него были причины так поступить, на тот момент более чем серьезные. Но как оправдает себя отец, оставивший на произвол судьбы беспомощных мальцов? Ничего не сделавший, чтобы их пристроить? Он даже не говорил никому о своих детях, пока был Вороном. Назвался Граем, только тогда и попытался про них разузнать. Они уже выросли, конечно. Если живы остались.

Он так ничего и не выяснил.

Я полагал, что теперь он будет искать по-настоящему. А чем еще ему заняться? И Ворон, бредя на юг по лесной дороге, производил такие звуки, будто планировал этот самый розыск.

Мы добрались до Весла, и там мой попутчик ушел в запой. Да так в нем и застрял.

Я тоже пил горькую. Менял непотребных девок. Но ведь любому мужику, долго прожившему в диких краях и попавшему в город, охота как следует оттянуться. За четверо суток я наоттягивался вдосталь, еще за сутки вылечил похмелье. Пошел узнать, как дела у Ворона, – а он, оказывается, только начал гулеванить.

Тогда я с ним расстался и снял дешевый угол. Подрядился охранять богатую семью – не самый трудный заработок. До Весла доползли разные слухи о случившемся в Курганье. Богачи чуяли наступление нехорошей поры и желали прикрыть себе задницу.

Где-то в этом же городе были и Душечка со своей шайкой, и Госпожа с Черным Отрядом. Потом и те и другие убрались, и наши пути ни разу не пересеклись.

На четвертый день пути Смедз уже проклинал Талли и его затею. По ночам в лесу колотун, а дождь зарядит – нигде не спрячешься. Орды насекомых так и норовят тебя схарчить, и если от постельных блох, вшей и клопов еще можно как-то избавиться, то от здешнего гнуса – черта с два. На земле толком не выспишься, как ни гнездись меж камней, корней и побегов. Да еще попробуй усни под всенощный лесной гам.

От Старика Рыбы слова не дождешься, зато ухмыляться он горазд – смешно ему, что в лесу ты беспомощен, как младенец.

Да ты, козел, попробуй на северной стороне Весла пожить, посмотрим, долго ли протянешь.

Приятно будет глотку тебе резать, сволочь.

Тимми Локан – тоже фрукт еще тот. Рыжий, как морковка; болтливый, как сорока. Все шутки шутит. Правда, они обычно потешные – Тимми здорово умеет их преподносить. Его тыковка – сущая копилка для острот, их там тьма-тьмущая. Иные неплохо бы заучить, они такие забористые – друзьям бы понравились. Вот только что-то с ними не то – вспоминаются туго и уже не пробирают. Ладно, ну их к черту. Любая хохма через четыре дня не смешит.