Вирджиния Бокер - Ищейка

Я сажусь, кутаясь в одеяло. По палубе бродит резкий холодный ветер, шевелит волосы, сбрасывает их на лицо.

– Где Джон?

– Пошел еды принести, – говорит Джордж. – И узнать, когда мы прибываем. Надеюсь, что уже скоро. Если эта посудина не перестанет качаться, меня вывернет.

Появляется Джон. Корабль покачивается и вздрагивает, Джон хватается за поручни, чтобы не упасть. Принесенную еду он кладет перед нами, а мне протягивает кубок.

– Лекарство, – говорит он. – Не очень хорошее, но на корабле мало что есть. Желательно выпить, пока горячее – не могу обещать, что у холодного вкус будет лучше.

– Спасибо. – Я беру у него кубок. – Что ты выяснил?

– Еще примерно четыре часа до Апминстера. Но надвигается буря, так что может оказаться и дольше. В любом случае к закату будем на месте.

Джон подает мне еду – хлеб и твердый сыр – и садится рядом.

– Я попросил капитана высадить нас на милю ниже усадьбы Блэквелла, – говорит он. – Конечно, вокруг будут и другие корабли, и мы могли бы затеряться среди них, но нет смысла рисковать. – Он смотрит на меня. – Надеюсь, я все сделал правильно.

Я киваю:

– Да, правильно. Спасибо тебе.

Отрываю кусок хлеба, но не ем. Слишком уж нервничаю, есть не хочется. Судя по тому, как мои спутники обращаются с едой, у них тоже проблемы с аппетитом.

– Попасть внутрь должно быть сравнительно просто, – говорю я. – У нас имеется лишь одно приглашение, но его можно передавать туда и обратно. А оказавшись внутри, нужно просто слиться с окружающими.

Со всеми.

С Малькольмом, с Блэквеллом, с Калебом. Со всеми известными мне ищейками. Не говоря уже о стражниках и еще сотнях других людей, которые могут меня узнать.

Подавляю дрожь и продолжаю:

– Когда окажетесь внутри, не пытайтесь прятаться по углам – Блэквелла это насторожит. Оставайтесь на виду, но по возможности избегайте разговоров. Представление начинается в девять, и вот тогда мы спустимся в гробницу.

Шуйлер обнимает Файфер за плечи. Не знаю, о чем думает она, и о чем он, тоже не представляю. Но судя по тому, как она закусила губу, можно кое-что предположить.

– Потом ждите, – говорю я. – Все равно ничего другого сделать вы не сможете. Держитесь поблизости, но не слишком близко. Вас никто не побеспокоит. На маскараде будет чересчур много важных персон, чтобы Блэквелл рискнул кого-нибудь побеспокоить. Но если вам покажется, что дело обернулось к худшему, – Шуйлер, тебе придется вывести их.

– А если что-то случится, пока ты будешь там, внутри? – спрашивает Джордж.

– Тогда он вернется за мной. Верно? – Я смотрю на Шуйлера.

Он смотрит на меня, и глаза его темнеют от внезапного понимания:

– Как прикажешь, статуэточка.

Я оборачиваюсь к остальным:

– План не блестящий, но достаточно приличный. И пока все будут его придерживаться, все будет хорошо.

Хотя это вранье.

Все, что я им наговорила, – вранье, и правду знает один лишь Шуйлер. Он слышал ночью мои мысли, слушал их, как я и хотела. Он знает, каков мой план на самом деле. Знает, что уберечь других от опасности – единственное, что ему по силам.

Какое-то время мы сидим молча. Корабль продолжает качаться взад-вперед, яростно хлопая парусами. Горстка людей бегает по палубе, привязывая бочки, ящики и пушки, чтобы их не выбросило за борт. Вдруг Джон вскакивает и широкими шагами идет поперек палубы к капитанской каюте. Я смотрю на Джорджа – он пожимает плечами.

Вскоре я вижу вдали темный силуэт земли и понимаю, что мы вот-вот прибудем.

– Надо бы подготовиться, – говорю я. – Файфер, нам с тобой надо бы переодеться, но я не знаю где…

– Можете сделать это в каюте капитана. – Я оборачиваюсь. Джон стоит надо мной, держа свою сумку в руках. Вид у него ужасный: глаза красные, лицо бледное, даже губы побелели. – Но сперва я должен посмотреть твои швы. Можно и здесь, но я думал, тебе будет уютнее в помещении.

– Ладно.

Мы шагаем по палубе, корабль все еще качается. Несколько раз мне приходится останавливаться, хватаясь за что-нибудь, чтобы не упасть, а Джон упрямо движется вперед. Захожу в каюту следом за ним.

Убранство этой средних размеров комнаты иначе, как роскошным, не назовешь. Ковер на полу, бархатные шторы на прямоугольных иллюминаторах. Широкий дубовый стол посередине, вокруг него кресла. У дальней переборки – встроенная кровать, на ней постель различных оттенков синего. Рядом – небольшой письменный стол, над ним висит зеркало.

– Куда мне? – спрашиваю я. – Стол подойдет?

Я залезаю на стол и ложусь, Джон нависает надо мной. Смотрит секунду, потом прокашливается.

– Мне… гм… желательно их видеть.

Я не сразу, но задираю подол рубашки, обнажая живот. Он меня уже видел. Он знахарь, он много кого видел. Но сейчас все как-то по-другому. В каюте тепло, но, наверное, ощущаю я не это, а как заливается краской шея и щеки. Отворачиваюсь к иллюминатору, чтобы Джон не заметил.

Он наклоняется надо мной и начинает разматывать бинт. Пальцы касаются моей кожи, и это будто ласка. Сердце колотится так быстро, что я бы удивилась, если бы он этого не услышал. Возможно, и слышит.

– Выглядит хорошо, – говорит он после паузы. – Я ожидал худшего. Может быть, стигма помогла. Не знаю. Но для пациентки с тридцатью двумя швами…

– Тридцатью двумя? – Я оборачиваюсь к нему. – Ты наложил тридцать два шва?

Он кивает:

– Все было достаточно скверно. Мне казалось, что ты можешь умереть. Пройди лезвие на полдюйма глубже, так бы и случилось. Тогда бы я…

Он замолкает – занят накладыванием свежего бинта.

– Ты бы что?

– Не знаю. Просто не хотел, чтобы ты умирала. – Он смотрит на меня. – Да, теперь я знаю, кто ты такая, но это ничего не меняет. Я все равно не хочу, чтобы ты умирала.

Корабль вдруг испытывает сильнейший толчок, его бросает вперед и переваливает с борта на борт. Я хватаюсь за края своего ложа, чтобы не скатиться. Джон крепко опирается ладонями на столешницу, наклонив голову. Я слышу его дыхание – глубокое, медленное, ровное, точь-в-точь как тогда, когда он мне швы наложил.

– Что такое? – спрашиваю я. – Что с тобой?

Он не отвечает, но на следующем качке корабля падает в кресло рядом со мной.

– Не возражаешь, если я сяду? – спрашивает он шепотом.

Наклонившись под стол, он вытаскивает оттуда свою сумку и роется в ней. Достает нож и – кто бы мог подумать? – лимон. Одним движением перерезает его пополам, прижимает половинку к носу и глубоко вдыхает.

Я смотрю на него вытаращенными глазами:

– Ты что делаешь?

Он по-прежнему не удостаивает меня ответом. Просто сидит, дышит в лимон. Тесную каюту заполняет резкий запах. Наконец Джон начинает говорить.

– Помнишь, ты спрашивала меня, почему я не стал пиратом, как отец?