Джо Аберкромби - Полмира

Колючка обвела руками новую просторную кузницу на заднем дворе дома под стенами цитадели:

– То-то я смотрю, вы с Брандом бедствуете!

Рин замерла, мускулы взбугрились на плечах, и глаза ее полыхнули яростью. Да такой, что Колючка попятилась, не отрывая глаз от все еще занесенного над наковальней молота.

И тут Рин с грохотом отбросила его в сторону, стащила перчатки и швырнула их на стол:

– Пойдем чего покажу.

– Мама умерла, когда я была еще маленькой.

Рин вывела их за стены. На наветренную сторону, чтобы вонь помоек не смущала добрых горожан.

– Бранд ее помнит. Немного. А я нет.

Какие-то мусорные кучи уже занесло землей, и они поросли травой. А некоторые были еще свежими, и они смердели гниющими костями и кожурой, тряпками и экскрементами людей и животных.

– Он всегда говорил, что она велела ему творить добро.

Шелудивая псина настороженно покосилась на Колючку – видно, увидела в ней конкурента, и снова принялась обнюхивать отбросы.

– Мой отец погиб, сражаясь с Гром-гиль-Гормом, – пробормотала Колючка, пытаясь показать, что и у нее в жизни не все было гладко.

Честно говоря, ее подташнивало – от вида этого места, от запаха, от самого факта, что она даже не подозревала о его существовании, потому что мусор у них дома вывозили материны рабы.

– Они положили его в Зале Богов.

– А тебе достался меч.

– Без навершия, – выдавила Колючка, пытаясь дышать через рот. – Горм забрал его себе.

– Повезло, тебе осталось что-то от отца.

А вот Рин, похоже, вонь совсем не смущала.

– Мы-то от нашего ничего не получили. Он любил выпить. В смысле… сильно выпить. Он ушел от нас, когда Бранду было девять. Однажды утром взял и ушел, и нам, мне кажется, было лучше без него.

– А кто вас взял к себе в дом? – тихо спросила Колючка: у нее складывалось нехорошее впечатление, что в сравнении с Рин все ее жизненные трудности окажутся полной ерундой.

– Никто.

Рин немного помолчала, давая ей время осмыслить фразу.

– В то время здесь мало кто еще жил.

– Здесь?

– Ну да. Мы рылись в отбросах. Иногда находили что-нибудь съедобное. Иногда находили что-нибудь, что можно было продать. А вот зимой… – Рин поежилась. – Зимой приходилось туго.

А Колючка стояла, слушала и глупо моргала – а что еще прикажете делать? Ей стало холодно, хотя до лета оставалось всего чуть-чуть. Вообще-то ей всегда казалось, что детство у нее было трудное. А вот теперь выходит, что, пока она страдала в своем прекрасном доме, что матушка называет ее, видите ли, не тем именем, которое ей нравится, некоторые дети рылись в помойках в поисках необглоданных косточек.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Потому что это не рассказал Бранд. А ты – не спросила. Мы попрошайничали. И подворовывали.

Рин коротко и горько улыбнулась.

– Но Бранд все твердил, что надо творить добро. И он работал. В порту, в кузнях. Нанимался на любую работу. Работал, как ломовая лошадь. И били его так же. Как ту лошадь. Я заболевала, а он меня выхаживал, я снова заболевала, а он снова меня выхаживал. И он все мечтал, что станет воином, и получит место на ладье, и у него будет семья – команда. И он пошел тренироваться. Что-то из снаряжения он выпросил, что-то занял, но ходил и тренировался. А до тренировки и после – работал. А если после этого кому-то нужна была помощь – он приходил и помогал. Нужно творить добро, всегда говорил Бранд, и если будешь добр к людям, люди будут добры к тебе. Он был добрый мальчик. И вырос таким же. Добрым.

– Я знаю, – проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего – из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. – И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня!

Рин вытаращилась:

– Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все…

Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел!

– Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде, оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и…

– Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала.

– Что?

Тошнота накатила сильнее.

– Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел!

Рин аж рот раскрыла от удивления:

– Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись?

– Нет! Насчет того дела с Эдвалом – нет, уж будь уверена!

– Ну понятно, – и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. – Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал.

Колючка ничего не понимала.

– А что он, черт побери, должен был мне сказать?

– Он пошел к отцу Ярви.

И Рин взяла Колючку за плечо, крепко так взяла, и отчеканила, слово за словом:

– И рассказал, что случилось на берегу. Хотя и знал, что поплатится за это. Это дошло до мастера Хуннана. И его не взяли в поход, и лишили его места на ладье, и он не стал воином, и все его надежды пошли прахом.

И тут из Колючкиной груди вырвался странный звук. Какое-то сдавленное кудахтанье. Так клохтает курица, когда ей сворачивают шею.

– Пошел, значит, к отцу Ярви… – просипела она.

– Да.

– Бранд спас мне жизнь. И из-за этого потерял все, о чем мечтал.

– Да.

– А я над ним из-за этого смеялась и издевалась над ним всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.

– Да.

– Так чего ж он, мать его, просто не сказал мне, что…

И тут Колючка заметила, как что-то блеснуло в вороте рубахи Рин. И она потянулась к этому блестящему, поддела дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, синие с зеленым.

Те самые, что Бранд купил на рынке в Первогороде. Те самые, про которые она думала: это для нее. А потом решила, что для какой-то другой девицы в Торлбю. Те самые, которые, как выяснилось, предназначались для сестры. О существовании которой она так и не сподобилась узнать, потому что не пожелала спросить.

Колючка снова жалко кудахнула, только куда громче.

Рин смотрела на нее как на сумасшедшую:

– Что такое?

– Какая же я дура!

– Чего?

– Где он?

– Бранд? В моем доме. В нашем доме.

– Извини.

Колючка уже пятилась.

– Насчет меча потом поговорим!

И она развернулась и побежала к воротам.

Какой же он все-таки красавец. А сегодня – в особенности. А может, она просто по-другому смотрела на него – ну, после всего того, что узнала.