Дуглас Хьюлик - Клятва на стали

Мы стояли в кулисах одного из падишахских амфитеатров во втором кольце Эль-Куаддиса. Мне объяснили, что за годы трудов сын деспота окружил город несколькими театрами для трупп и исполнителей, которым он оказывал поддержку. Каждый был предназначен для представлений отдельного рода с подобающей акустикой, освещением, сценами подвижными и заглубленными; позаботились даже о передвижных садах. Хотя мы играли джанийскую пьесу, труппе выделили театр, построенный в имперском стиле: высокие стены, крыша без потолка и деревянная сцена, продолжавшаяся в открытую зону, или партер, где публика попроще смотрела спектакль стоя. Те, что были при капусте, или занимали положение поважнее, или то и другое, обосновались на ярусах и балконах, предпочитая взирать на нас сверху.

Несмотря на сказанное Езаком во дворе насчет того, что Тобин хотел выступить в Джане, я сомневался в его желании остаться, особенно после письма Хирона. Но когда я об этом заговорил, он ни секунды не колебался.

– Лады, – сказал он и приготовился отдать своим людям команду.

– Прямо с ходу?

– Сударь, мы актеры. Ты наш патрон. Ты сказал мне, что будут площадка для игры и зрители. Какие еще нужны причины?

– Я запросто найду еще полдесятка.

– Как и я, – улыбнулся он. – Но какой мне с них прок? Я Лицедей, сударь. Актер. Я скорее заслужу ссылку языком и походкой, чем поплетусь прочь побитым псом. Как, полагаю, и остальные. Нет, не говори мне о твоих собственных причинах, замыслах и построениях. Того, что ты готов встать между визирем и нами, вполне достаточно, чтобы взойти на подмостки. – Он просиял. – Подмостки Джана, не меньше!

И вот он был там.

– А что же я? – возопил Тобин со сцены, играя роль Абу Ахзреда, будущего первого деспота, с очарованием и пылом большими, чем я видел на репетициях. – Неужто нынче ночью мне выпадет просто стоять в стороне и выглядеть глупцом?

– Чем эта ночь отличается от прочих ночей? – драматически прошептала, обращаясь к публике, Марианна – исполнительница главных женских ролей.

Кривляясь, она исподтишка сделала Тобину рожки. Сегодня она была джинном Эфферрой, завернутая в шелка с бусами и крохотными кимвалами, внятно звеневшими и сверкавшими при каждом движении.

Толпа отозвалась смехом и разрозненными возгласами. Пьеса шла на имперском языке, но в ней хватало грубых шуток – равно как переводчиков, рассеянных среди публики за счет падишаха: все, что угодно, лишь бы спектакль удался.

Я подобрал нож, тронул Птицеловку за локоть и увлек подальше в кулисы. Легкие тени, которые отбрасывались благодаря магическим световым шарам, зависшим над сценой, ложились на подмостки даже там, средь декораций и суеты.

– Послушай, – сказал я. – Ты знаешь, как это будет. Я вообще едва уломал Жирное Кресло явиться сюда на встречу. Эта сволочь свалит, если увидит, что вокруг шныряют твои ребята с полуобнаженными клинками. Или устроит что-то похуже.

– Меня даже рядом с тобой не будет, – возразила Птицеловка. – Где катастрофа-то?

– И чем это мне поможет?

Птицеловка поджала губы и отвернулась. Когда Тобин предложил ей роль духа Секкетех, который является искушать будущего деспота картинами эротизма и жестокости, она едва сумела достаточно быстро произнести «да». Однако теперь, когда я задумал встретиться с Жирным Креслом во время представления, ее подмывало отшвырнуть костюм и пойти прикрывать мою спину. Одна беда: на сцене было не обойтись без нее, а я хотел, чтобы спектакль продолжался. Без представления и запланированного мною финала мне было никак не подставить Жирное Кресло – тем паче выбраться из театра живым и через весь город добежать до Хирона.

Мне предстояло пройти по лезвию. И оно было острее, чем мне хотелось и чем я показывал Птицеловке. Это была еще одна причина держать ее подальше. Я и мысли не допускал подвергнуть моих людей опасности сверх необходимого. Не здесь и не сегодня.

Я положил руку на плечо Птицеловки. Она не выкрутила мне запястье, и это был добрый знак.

– Мне нужно, чтобы ты держала ухо востро, – сказал я. – Если что-то пойдет не так, мне нужен верный человек, который мигом уловит сигнал и придет на помощь.

– Если что-то пойдет не так, – возразила она, – то будет уже не важно, как быстро я замечу сигнал, потому что все равно не поспею.

– Тогда мне придется не допустить, чтобы что-то пошло не так, согласна?

Это прозвучало жалко даже в моем исполнении и показалось еще хуже, когда она обернулась и тревожно уставилась на меня.

– Разреши мне с тобой, – попросила она. – Я могу держаться в тени, никто меня не увидит.

– В таком наряде?

– Ты знаешь, о чем речь.

Я протянул руку и пропустил меж пальцев прядь ее солнечно-золотистых волос. Покачал головой.

– Не в такой толпе, Птицеловка. Даже если ты вымажешься и переоденешься в уличное. – Я отпустил ее и заставил себя взять более деловой тон: – Ты уверена, что все разложено по местам?

– Уличные шмотки и меч Дегана я спрятала неподалеку. – Птицеловка кивнула. – Когда все кончится, я заберу их и буду ждать тебя в Черном Притоне.

– Хорошо.

Мне не хотелось расставаться с мечом Дегана, но перспектива забраться с ним в логово падишаха нравилась еще меньше. Мало что лишний груз – меня угнетала мысль о том, что в случае неудачи он может оказаться у какого-нибудь стражника и никогда не вернуться к Дегану. Пусть лучше побудет у Птицеловки.

– Поосторожнее уходи, – сказал я.

– Ты тоже. И смотри за Волком. Он, может, и согласился помочь, но я не верю этому гаду ни на грош.

– Совпадаем.

Повернувшись, я направился к артистической уборной и маленькой двери за ней, которая вела в основное помещение театра.

– Эй! – позвала Птицеловка.

– Что? – Я остановился, оглянулся.

– Ты врубаешься, что, когда я говорила тебе действовать как Серый Принц, то не советовала подражать покойникам?

– Порядок, теперь уразумел.

Я улыбнулся. Птицеловка улыбнулась в ответ, и ни один из нас не поверил в личину другого. Затем я вышел.

– Будь добр объяснить, – взглянул на меня Жирное Кресло, – почему я не должен прикончить тебя на месте.

Мы находились на балконе, который располагался примерно на середине левой стены театра. С обеих сторон нас отделяли от соседних лож ширмы с резными виноградными лозами, а невысокий барьер с витым поручнем оберегал от случайного падения вниз. Жирное Кресло восседал передо мной на длинной низкой кушетке, которую явно приволокли специально для него; она занимала участок, где поместились бы пять кресел. Теперь приходилось стараться, чтобы никто не выпал и места хватило мне, ему и двум подручным, которых он привел на балкон.

Нельзя сказать, что я не начал обдумывать эту мысль…