Владимир Свержин - Ловчий в волчьей шкуре

– Слава Всевышнему! – он помотал головой, точно отгонял морок. – Благодарю вас, друзья мои, уже намного лучше.

– Прошу извинить, преподобный фра Анжело, – замялся шателен. – Быть может, его сиятельство передавал вам что-либо для меня?

– О, да, да! Конечно, передавал, – закивал тот. – Была записка. Когда я собрался ехать, он отдал мне ее. Куда же я ее засунул? – Он порылся в поясной суме, задумчиво поглядел в глаза моему коню и хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну конечно! Когда я собрался ехать, граф сказал, что мне лучше поспешить, и велел оседлать лошадь из своей конюшни вместо моего славного мула.

– И что же?

– Я сунул записку в седельную суму, – удивляясь непонятливости собеседника, вздохнул святой отец, – и она умчалось вместе с гнедой бестией, оставив меня погибать среди дороги.

– Но как же?.. – шателен обернулся в сторону башни.

– Если пожелаете, можете отрядить людей на поиски этой вздорной кобылки. Она предала меня в самый неподходящий момент! И если бы не старина Рене, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Я уверен, сын мой, там не было ничего важного. А если что и было, валите на меня, – фра Анжело поднялся с земли и отряхнулся, точно после сна. – Мне же тем временем надлежит изготовить бодрящее зелье. Сегодня в Монсени знатный пир, а завтра поутру большая охота – господам необходимо будет привести голову в порядок. Вот только ума не приложу, для чего монсеньор граф пожелал, чтобы я приготовил «Радостный источник», а не «Трели райских птиц».

Рискну предположить, мои добрые читатели, вы, должно быть, думаете, будто кот, отправив меня перехватывать записку его сиятельства, облегченно вздохнул и устроился в моей хибаре отдыхать после трудов праведных. Ведь кому ж неизвестно, что представители рода мышеловов, пусть даже и таких крупных, как агент 013, – самые ленивые из всех кошачьих и большую часть жизни проводят во сне и расслабленной неге. Это с легкостью подтвердит любой, сколько-нибудь знакомый с повадками зверей, да и всякий, кто держит дома самую захудалую кошку, наблюдал это своими глазами великое множество раз.

По утверждению нашего профессора, разум движет горами, а сам он хоть и крупноват, и, я бы сказал, даже изрядно крупноват, но все же не гора. Особенно если сравнивать с нашими Альпами, которые белыми вершинами подпирают синий летнею порою небосвод. При одном взгляде на них человеческой кичливости приходит конец. Как бы ты велик ни был, а в сравнении с горами – не больше пылинки.

Но я о другом. По заверению бравого котабальеро, отдыхать он не стал ни минуты, а помчался быстрее лани на свидание к исстрадавшейся в разлуке Беллуче.

Признаться, за годы работы ловчим я подстрелил не один десяток ланей и потому готов свидетельствовать – наш стремительный полковник и впрямь двигался быстрее любой из них. Ну, правда, если ее уже догнал мой выстрел.

Не подумайте, будто я хвастаю (впрочем, и это малость есть, – стреляю я, каждый у нас мог бы подтвердить, без промаха, что ж тут не похвалиться), но уж больно забавными представляются мне красочные сравнения в устах Мурзика, если, конечно, у Мурзика есть уста.

Впрочем, и это не важно. Куда важнее другое: зов Беллучи, на который откликнулся пылкий дон Котофан, был вовсе не зовом плоти, как, несомненно, подумалось вам. Она спешила передать сердечному другу свежие вести, весьма, я вам скажу, весьма полезные. Благодарение Господу, что у этой премилой белой кошечки, всегда казавшейся мне глупышкой, обнаружилась столь цепкая память.

Словом, дело обстояло так. Вскоре после того, как славный герцог Филиберт пожаловал в Монсени, он вместе с графом появился в покоях мадам Сильвии, чтобы лично засвидетельствовать почтение дорогой кузине. Та глядела на повелителя пустыми немигающими глазами, чуть улыбалась и безмолвно кивала в такт словам. От этого улыбка ее казалась зловещей гримасой, мертвой восковой личиной, надетой на живого человека. Славный наш герцог даже побледнел от сострадания.

– Бедная сестричка! – со слезой в голосе вздохнул он.

– О да, недавняя смерть монсеньора Амадея потрясла ее до глубины души, – согласно кивнул де Монсени, подходя к алькову и задергивая полог.

– Конечно, ведь они же выросли вместе! – герцог огласил покои еще одним тяжким вздохом. – Она всегда была так резва и мила, что увиденное разрывает мне душу.

– Поверьте, ваше высочество, мы делаем все, что в человеческих силах, дабы вернуть моей дорогой Сильвии прежнее душевное равновесие. Как видите, это совсем не просто. Однако мы не оставляем надежды и каждый день молим небеса о чуде. На счастье, ваше высочество, то, с чем мы имеем дело, – не бесовские чары. Премудрый фра Анжело заверил нас в этом самым решительным образом. Он говорит, что дело хотя и очень медленно, однако все же идет на поправку. И впрямь, благодаря его чудесным бальзамам ваша кузина в силах подняться без посторонней помощи и, как видите, улыбается.

– Но до чего же печально смотреть на ее улыбку! – скорбно покачал головой Филиберт, отходя к приоткрытому окну, словно печаль мешала ему дышать.

– Мой высокоученый капеллан уверяет, что обожаемая донна Сильвия физически уже совершенно здорова, но пребывает в неком сонном оцепенении, увы, не воспринимает мир вокруг себя и будто грезит наяву. Быть может, стараниями фра Анжело, искуснейшего из всех известных мне лекарей и, как мы оба знаем, отменнейшего алхимика, она заговорит, и мы узнаем, что видит она там, в едином мире, где все равны, где нет ни живых, ни мертвых.

Вот тут я позволю себе прерваться. С одной стороны – чтобы попенять на собственное неведенье. Ведь спрашивается, что бы мне раньше не обратить внимание на очевидные, казалось бы, вещи? Сколько раз мне доводилось возить снадобья, изготовленные нашим капелланом ко двору его высочества. Да и о том, что гарнизон охотничьего домика состоит сплошь из тех, кого фра Анжело выходил и, как сказал бы пиит, «вырвал из объятий смерти», я тоже знал, в отличие от многих.

Правда, о том, что лаборатория у него расположена в этом удаленном от чужих глаз месте, мне не было известно. Да я, прямо сказать, и не интересовался его учеными изысканиями. Однако ж, что правда, то правда, наведывался бывший женевский целитель в лесное убежище и впрямь частенько, так что мог бы его и заподозрить.

Но с другой-то стороны, в чем и для чего было подозревать добрейшего из знакомых мне людей, к тому же особу духовного звания?! И в чем, позвольте спросить, – в занятиях магией или алхимией?! Да о таком и подумать страшно, не то что вслух произнести. И то сказать, не моего это ума дело, чай не олень и не кабан, чтоб мне за ним следить.

А тут вон как оно сложилось: мало того, что фра Анжело оказался адептом тайной науки, так еще совсем странное дело выходит – сам герцог об этом доподлинно знал. Оттого-то, должно быть, в Монсени инквизиторы и не совались. Его высочество хоть и наивернейший слуга святейшего понтифика, а нрава крутого, лучше уж лишний раз с ним не ссориться.