Василий Горъ - Меченый

Церемонией клятвы на крови я бредила года два. Поэтому тряхнула волосами, выхватила кинжал из его руки и, не задумываясь, полоснула себя по предплечью:

– Это – мой майягард! Да забудет про меня Снежный Барс, если я лгу…

Хейсар снова подергал себя за ус и… рявкнул. Только уже не на Крома, а на своих солдат:

– Все – вон! Живо!!!

Стражники повиновались.

Дождавшись, пока за ними закроется дверь, горец повернулся к Меченому и посмотрел на него с сочувствием :

– Бастарз проклял тебя, илгиз [151]: стать майягардом воина – великая честь. Женщины – великое испытание…

Потом перевел взгляд на мои предплечья и угрюмо вздохнул:

– Ты эйдине [152], гард’эйт [153]: этот путь – не для тебя…

Отказываться от данного слова было глупо. Поэтому я холодно улыбнулась:

– Этот человек сделал для меня больше, чем я смогу сделать для кого бы то ни было за всю свою жизнь…

Хейсар прижал к груди кулак и… поклонился:

– Тогда… пусть Бастарз смотрит на тебя, не отводя взгляда, ори’дарр’иара [154]! Ты – достойна уважения…

Я опять не поняла: по логике, уважения был достоин Кром, а не я. Но спрашивать горца о причинах такого отношения ко мне я не стала.

Тем временем хейсар снял с пояса кошель, вытащил из него две кожи с вытисненными на них головами снежного барса и положил их на стол:

– Тебе и твоему майягарду, ашиара. И… да будет с вами Бастарз…

Когда за горцем закрылась дверь, Кром бросил Посох Тьмы на свое ложе, подошел ко мне и вопросительно уставился мне в глаза:

– Что такое «майягард»?

– Спаситель…

– И все? – недоверчиво спросил он.

– Да. А что?

– Просто мне показалось… – Он прервался на полуслове, прислушался к топоту, раздавшемуся в коридоре, и тяжело вздохнул: – Клятвы, данные богам, не нарушают…

Кожи с оттисками второй ипостаси Бога-Воина оказались пропусками, дающими их владельцам право беспошлинного въезда в любой город Вейнара, а так же право беспрепятственного передвижения по всей столице, включая Белую Слободу и летний сад королевского дворца.

Чем я заслужила эти пропуска, было непонятно. Но, полюбовавшись на оскаленные пасти барсов, я вдруг поняла, что у меня появилась возможность хоть ненадолго выйти из порядком надоевшей комнаты и пройтись по городу, не опасаясь привлечь внимание стражи!

Я взяла и предложила Крому прогуляться. А он… согласился!

Оделась я минуты за три. Если не меньше. И… чуть не расплакалась, заглянув в зеркало и увидев свое отражение: волосы, вымытые перед завтраком, топорщились в разные стороны. И не собирались укладываться ни в какую прическу…

– Соберите в хвост – и дело с концом! – поняв, о чем я задумалась, предложил Меченый. – Мы же собираемся просто пройтись.

«Настоящая женщина обязана выглядеть безупречно даже во сне», – мысленно повторила я слова Аматы… и махнула рукой: все равно в камзоле и шоссах я выглядела, как дочь какого-нибудь купца или писаря. А они обычно ходили по улицам простоволосыми.

Расчесала. Собрала в хвост, натянула сапоги и вылетела в коридор. Первой. И чуть не сбила с ног водоноса.

Тот расплескал половину ведра, помянул Двуликого, потом увидел Посох Тьмы, зажатый в руке Крома, и сложился в поясном поклоне:

– Простите, ваша милость, я случайно!

– Прощаем, – ухмыльнулась я и царственно пошла к лестнице.

За забором постоялого двора кипела жизнь. По Сапожной нескончаемым потоком двигались груженые телеги; на перекрестке с Цветочной пара дюжих мастеровых пыталась прибить к стене вывеску, а в половине перестрела за ними стайка мальчишек куда-то волокла упирающегося осла.

Чуть дальше, кажется, в Купеческой слободе, брехали собаки, со стороны Ремесленной доносился перестук топоров, визжание пил и звон кузнечных молотов, а от Кожевенной тянуло дублом, гарью и почему-то свежей кровью.

Забавно, но этот смрад, смешивающийся с запахом конских каштанов и мочи, меня нисколько не расстроил: я, наконец, вышла из комнаты. И была готова гулять по улицам даже по колено в крови…

Эдак через час, согревшись на теплом весеннем солнышке, сияющем с абсолютно чистого неба, я настолько расслабилась, что не только перестала реагировать на шипение в спину и отвращающие знаки в лицо, но и умудрилась выбросить из головы странное поведение хейсара.

Еще минут через двадцать меня почему-то потянуло на подвиги, и я принялась оценивающе поглядывать на шарахающихся от Крома горожан, изображать, что шепчу ему на ухо что-то жуткое, и даже тянуться к Посоху Тьмы. Так, как будто собиралась им воспользоваться.

Правда, веселье продолжалось не особенно долго: увидев, как от нас шарахаются встречные, Кром нахмурился, потом поймал за руку не успевшего убежать торговца и… купил мне леденец! На палочке! Точно такой же, как те, которые когда-то привозил мне отец!

У меня оборвалось сердце: я всхлипнула и… неожиданно для себя самой потерлась щекой о его плечо.

Слуга Бога-Отступника, почти прошедший свой Путь, остановился, посмотрел на меня совершенно безумным взглядом и прошептал:

– Ты что, Ларка?

Не знаю, почему, но в этот раз я не смогла промолчать. И отрицательно покачала головой:

– Ничего. И я – не Ларка, а – Мэйнария. Для тебя – Мэй.

Кром облизал пересохшие губы и хрипло повторил:

– Мэ-э-эй…

Я прислушалась к тому, как он произносит мое имя, и удовлетворенно улыбнулась:

– Именно.

– Подс-с-стилка Без-з-здуш-ш-шного, – прошипели в спину. Но я даже не обернулась: те несколько дней, которые остались до нашего расставания, я собиралась прожить от души.

Стряхнув песок со свитка, Ансельм удостоверился, что чернила подсохли, аккуратно свернул его в трубочку, собственноручно обвязал шнурком и потянулся за сургучом.

В это время тихонечко скрипнула дверь, и за портьерой раздался голос брата Бенора:

– Разрешите, ваше преподобие?

– Ну, и где тебя носит? – рыкнул глава Ордена Вседержителя, раздраженно шлепнув ладонью по столу.

– Смотрел новых послушниц… – смиренно опустив взгляд долу, пробормотал монах.

– А что, они уже прибыли? – приятно удивившись, воскликнул брат Ансельм. – Если мне не изменяет память, сестра Эльга обещала прислать их только к началу первого травника.

– Милостью Вседержителя они добрались до обители еще вчера… – Бенор повернулся к статуе Бога-Отца и осенил себя знаком животворящего круга.

Ансельму тут же стало не до писем:

– Хорошенькие есть? Или, как в прошлый раз, одни дохлятины?

– Есть! И не одна: как минимум четверо выглядят ничуть не хуже сестры Таисы.

– Ты их уже устроил?