Александр Ледащёв - Самурай Ярослава Мудрого

Он кивнул головой, показывая, что аудиенция дана, и я вернулся на свое место в строю. Только вот мест у меня – как у зайца теремов! В обоз не по чину, рядом с Ратьшей – видимо, рылом не вышел, так что, куда прибьюсь, там и ладно. В таком умиротворенном настроении я и втиснулся на свое место, откуда уезжал пять минут назад.

– Песню! – донесся до нас громкий крик Ратьши.

И мы грянули. Точнее, дружинники грянули, обозники подхватили, а потом, казалось, подхватил весь лес. Слов я не знал, поэтому гудел носом, стараясь попасть в мотив этой древней песни.

Судя по всему, нашему кортежу было глубоко наплевать на конспирацию. И то. Ничем недостойным, как мне хотелось бы надеяться, мы заниматься не собирались, а те, кто мог бы этого хотеть, нас или боялись, или не считали нужным атаковать наш отряд. Что с нас взять-то? Дань-то мы не везем. Но с другой стороны, а кто в лесу это знает? Надо полагать, что дань отвозилась всегда примерно в одно и то же время, а обоз наш вполне мог внушить разбойникам мысль о всевозможных шалостях с казенными деньгами и припасами. Ну посмотрим, посмотрим, не думаю, что Ратьша не знает, что делает. Скорее всего, идет от противного – остановка среди бела дня, неторопливая езда, а на закуску еще и песня на весь лес – такие вояки просто не могли везти ничего интересного. Не было в нас атмосферы таинственности и осторожности. Песня кончилась, началась вторая, потом немного еще попели хором о Красной Шапочке, а там и угомонились. Я же, от нечего делать, старался вспомнить еще какую-нибудь походную песню, но вспоминалась только песня про Африку и зеленого попугая, так что я решил воздержаться от культурно-просветительной работы.

И тут до меня дошла простенькая вещь, при мысли о которой я пожалел, что караван мой идет столь неторопко. Мы должны были пересечь степные просторы на пути к Киеву. А степь… Степь всегда вызывала у меня почти те же чувства, что и океан. Теплый сухой ветер, сгибающий ковыльную гриву степи, волны, пробегающие по ней, безграничный просто с редкими деревцами, непередаваемый, бодрящий аромат ее, самый настоящий запах воли, воли, которой не поставлены еще пределы.

Что-то шло отнюдь не так, как я привык. Слишком много удачи. Слишком. Хотя, с другой стороны, с чего я взял, что мы все тем же составом доберемся до Киева? Дорога у нас длинная…

Но все равно – слишком много везения всегда настораживало меня. Я плохо умею радоваться жизни, хотя и очень люблю жизнь. Мир может быть как угодно плох, люди могут быть плохи, плохо может быть самому мне, но жизнь всегда прекрасна. Вот такой вот парадокс.

День, как ему и было положено, понемногу клонился к вечеру, уже легкая дымка грядущих сумерек пристраивалась робко в гуще леса, а мы все еще легкой рысью двигались по дороге, намереваясь попасть в Киев. Только бы не пошли дожди! Иначе наше путешествие сразу перестанет напоминать прогулку.

Как прекрасен лес, густой, почти не опоганенный человеком лес, в часы заката! Все тайны, которые днем не воспринимаются всерьез, по мере сползания солнца по небосклону вниз становятся куда как более значимы с пробуждением вечерних лесных теней. Даже человеку закоснелому в быту не все в темнеющем бору покажется прозаичным. Если дело будет в срок, то припомнит он и про папоротник, и про лесных жителей и уже не так смело отправится он в чащу леса за сучьями и хворостом. И вот уже небо из розовеющего стало синеть, синеть, еще немного, и фиолетовая тьма мягко развалится на деревьях и начнет любимое дело свое – морочить полуночников, которые не удосужились еще озаботиться ночлегом. Пробуждаясь к ночи, лес тяжело и протяжно вздохнул, задремавший было ветер расчесал ему кроны, нырнул к корням и взъерошил густую траву, негромко, по-змеиному, прошипел в кустарнике и снова лег спать. Вскоре обочь дороги проглянула большая поляна, и Ратьша крикнул:

– Спешиться, ставим лагерь!

И мы стали ставить лагерь. Дав лошадям поостыть после езды, воины свели их на водопой к журчащему в небольшой балке ручью. Другие уже разводили костры, назначали дозорных, Ратьша, дубом стоя посреди нашего лагеря, выслушивал тех, кто с чем-то подходил к нему, и кликал тех, кому хотел сказать что-то сам. На его месте я бы пригласил меня к костру. Глаз да глаз. Не Владимирова ли находника везем, а? Вернется память среди ночи, да и поминай как звали, не может такого быть?

– Ферзь! – окликнул меня тысяцкий. – Сегодня спишь у моего костра.

– Внимание и повиновение, о великий хан! – пробормотал я и, поклонившись, повел лошадей к костру тысяцкого.

Там уже хлопотали два дружинника с мутными невнимательными глазами. Понятно. Возле тысяцкого и должны быть лучшие. Этих и не заметишь, и не вспомнишь через час. Хорошее начало, надо заметить. Сам Ратьша многих стоит, да еще и эти два душегуба. Я в почете.

Когда мы уселись у костра, я внимательно посмотрел, наконец, подошедшему к нам Ратьше в глаза. Тот ответил твердым взглядом. Шутки кончились, не начавшись. Я воздержался от комментариев, придвинулся к котлу и, когда сварилась каша, приправленная салом, отдал ей должное, в очередь погружая ложку в котелок. Два душегуба уютно сидели у меня по бокам, а передо мной, через костер, сидел сам тысяцкий.

– Хоть не свяжете? – совершенно спокойно спросил я. В конце концов, хоть попробую понять, кем я при этой компании числюсь.

– Нет, – так же спокойно ответил тысяцкий. Ни один из душегубов даже не улыбнулся, хлебали себе тихонько кашку, дуя на ложки.

– Тогда сразу скажу – ночью я в лес думаю сходить, Ратьша. Люблю ночной лес. Если, конечно, ты не воспретишь, – пошел я с наглых козырей.

– Да на доброе здоровье, нарвешься там на кого, сам виноват будешь, наставник, – Ратьша улыбнулся, впервые за весь день по-настоящему.

Я в ответ тоже попробовал улыбнуться, но улыбнулся как обычно, на левую сторону рта. Ну вот так вот у меня все. Даже улыбаюсь не по-людски. Я стер свою кривую ухмылку с лица и вытянулся на траве, раскатав свою постель, собранную домовым и притороченную к седлу Хонды Дворовым. Лошади наши, со спутанными ногами, привязанные к вбитым в землю колам, пощипывали травку на поляне.

Когда стало темнеть, я, не таясь, встал и побрел под своды черного ночного леса. Я отходил от костра все дальше и дальше, стараясь не терять его из вида. Ничего скверного я не затевал, просто я и вправду очень люблю ночной лес.

…Можно сказать, что шерсть (будь у меня шерсть!) на загривке встала дыбом, мышцы слегка напряглись, я почуял его с правой стороны от себя. Его? Кого – его? Не знаю пока, да и не суть, этот кто-то двигался совершенно бесшумно параллельно мне, и я был уверен, что ничего хорошего у него на уме нет. Я спокойно снял с плеча меч, распахнул куртку и позвал негромко и уверенно: «Выходи!» Кусты бесшумно раздались перед ночным гостем. Не может такого быть – кусты не могут не шелестеть, если ты продираешься сквозь них…