Антон Ледовских - Город живых

– Патроны для ружья. – И я вновь отработанным движением снял тулку с плеча. Только на этот раз благоразумно направил ствол вниз. Быть убитым дружинниками атамана еще до начала разговора я не планировал.

Рябой уставился на меня. Видимо, атаман не мог для себя решить, что ему дальше делать со мной. Во время раздумья он внимательно разглядывал оружие в моей руке. От попытки что-то вспомнить его лоб пересекла глубокая вертикальная морщина.

– Сдается, ружьишко мне это знакомо, – наконец, вспомнив, процедил Рябой сквозь зубы. – Что ж, дед тебя одного ко мне за патронами-то послал? Сам поди струсил, хрыч старый? – Лицо Рябого налилось ненавистью.

Только сейчас я заметил, что атаман был крепко пьян. Пил, судя по красным глазам, Серега уже не первый день, и от того весть о горе, посетившем наш дом, пронесшаяся по всей деревне, облетела его стороной. Мысли проносились в моей голове со скоростью молнии, однако я чувствовал, что тело мое живет как бы отдельно от этих мыслей. Я даже не удивился, когда услышал свой собственный голос, приглушенный и как будто со стороны.

– Схоронил я вчера деда Павло.

Васька, крутившийся недалеко от отца, противно заржал. Теперь он уже не выглядел таким испуганным, как там, за воротами.

– Так и надо ему, – вякнул он и бросил в меня небольшой снежок.

Я стоял, замерев, подобно ледяной статуе, но тем не менее Васька промахнулся.

И случилось это не из-за его косорукости. Серега Рябой, замерший при моих словах о смерти старого лесничего, при реплике Васьки вскочил, словно внутри его лопнула взведенная пружина. Ударив по руке сына, сбив этим траекторию полета направленного в меня снежка, он на этом не остановился. Следующим ударом Рябой отвесил Ваське такую смачную оплеуху, что тот кубарем полетел в снег.

– Не лезь, когда взрослые разговаривают, – процедил атаман.

Васька, не слушая его и обливаясь слезами, опрометью бросился к жилому крылу форта. Еще позавчера я бы полжизни отдал за наслаждение понаблюдать за подобным зрелищем и прыгал бы от радости при виде посрамленного и удирающего Васьки, теперь же я продолжал стоять с каменным лицом напротив местного князька, и даже тень улыбки не коснулась краешка моих губ.

Рябой вновь откинулся в кресле. Он молчал. Я тоже. Наконец Сергей прервал затянувшуюся паузу. Наверное, впервые в жизни я услышал, как этот человек говорит нормальным голосом, без издевки и бахвальства.

– Мы со стариком много крови друг другу попортили в былые времена. И врать не буду, не любил я его никогда. Не любил, но уважал всегда. – Рябой потянулся за стоявшей на столике подле него бутылкой. Не глядя, он наполнил до краев ближайший стакан.

– Правильный был мужик Павел Иванович, пусть земля ему будет пухом. – И залпом опрокинул в себя налитую в стакан жидкость.

Запустив руку под шубу, Рябой, покопавшись, вытянул наружу несколько патронов и протянул их мне.

– Бери, пока я добрый. Пусть старик там, на небе, увидит, что и я на добрые дела способен. Может, словечко за меня потом замолвит? – С этими словами он высыпал патроны в подставленные мною ладони.

Не веря своему счастью, я распихал полученные драгоценности по карманам. Поскольку моей персоной больше никто не интересовался, я поспешил покинуть форт. У самой калитки меня вдруг кто-то окликнул. Обернувшись, я увидел, что это Васькина сестра – Варвара. Толстая и некрасивая девочка, она училась в классе на год нас младше. Я никогда не дружил с ней и почти не общался. Мне всегда казалось, что Варвара очень похожа на Ваську, как внешне, так и по характеру. Хотя на самом деле я ее попросту не знал. Странно, что заставило ее окликнуть меня.

Варвара быстро подбежала ко мне и сунула мне в руки небольшой сверток.

– Мне жаль, что твоя мама умерла, – пролепетала Варвара, опустив глаза. Тут же она развернулась и убежала.

Она была первым и единственным человеком в деревне, кто искренне посочувствовал моему горю. Оказавшись за забором форта, я осмелился развернуть сверток. В нем находился огромный кусок хлеба и шмат вяленого мяса внушительных размеров. Я тяжело вздохнул.

Впоследствии я неоднократно задумывался, почему люди в тяжелых ситуациях так быстро становятся зверьми. И почему те, от которых зачастую меньше всего ожидаешь помощи и поддержки, оказываются единственными, кто принимает участие в твоей судьбе. Из всех этих размышлений я понял только одно – грань, отделяющая человека от животного, зачастую не так велика, как хочет показать глянцевый образ, созданный цивилизацией. Ибо зачастую уже равнодушие к чужим страданиям и есть первый признак зверя.

От форта я прямиком направился домой. Бабушка Полина встретила меня так, как будто я отсутствовал по меньшей мере месяц. Удивлению и радости ее по поводу принесенных мною продуктов не было предела. Зато когда она увидела оставленное мною в сенях ружье, настроение у бабы Поли сразу упало.

– В лес собрался? – помертвевшим голосом спросила она.

Я молча кивнул в ответ.

– Ты бы повременил, внучек, с охотой-то. Знаю я, что нам больше надеяться не на что, да только чувствую я, буря надвигается. Ноги-руки крутит.

Я знал, что бабушка не раз угадывала ненастье, за пару дней до начала она обычно сильно маялась жестокими приступами ревматизма. Но еще я знал, что так же на нее влиял холод. В доме было чуть тепло, а вчера мы пробыли несколько часов на морозе. Так что предсказания бабы Поли были для меня сейчас не очень важны. Большой радости от перспективы идти в лес я и сам не испытывал.

Посидев еще минут пятнадцать под причитания доброй старушки, я начал собираться. Оставаться дальше не было смысла – короткий зимний день и так почти перевалил за половину. Как и в прошлый раз, видя мою решительность, бабушка Поля замолчала и стала мне помогать собираться. От заботливо завернутого в кусок старой газеты ломтя хлеба и внушительной части принесенного мною же мяса я отказался. При виде этого на глаза старушки навернулись слезы. Около самой двери она обняла меня и поцеловала в лоб сухими старческими губами. Через состояние отрешенности, охватившее меня со вчерашнего дня, робко попытались пробиться какие-то чувства. К горлу подкатил ком.

Не желая, чтобы бабушка Поля видела меня плачущим, я быстро выскользнул за дверь.

Споро дошагал я до окраины деревни. У последнего дома тропинка заканчивалась, дальше начиналась снежная целина. Поставив у забора ружье, я принялся прилаживать старые дедовские лыжи. Своими я так и не успел обзавестись. Крепления были великоваты и, чтобы не вываливаться из них, мне пришлось обмотать валенки куском тряпки. Кое-как справившись с этим делом, я двинулся в сторону леса. Оставляя за собой едва заметную лыжню, я все более удалялся от окраины деревни.