Герман Чернышёв - Безумие Таргерта. Книга 1. Рыба на мелководье

Вдруг Люила бросилась на Вайтеша. Она чуть не коснулась его лица своей улыбкой. Он зажмурился и вздрогнул всем телом. Очнулся он у себя дома, в своей спальне.

Цепенящий кошмар понемногу оставлял его. Вайтеш по-прежнему лежал в постели, лежал и не мог пошевелиться. Он силился не заснуть вновь, отогнать пугающий силуэт. Люила улыбалась ему страшной улыбкой из каждого угла зашторенной спальни всякий раз, когда он закрывал глаза. Связанный ужасом Вайтеш попытался слезть с кровати. Каждое прикосновение голых ступней к прохладному полу заставляло опять переноситься туда, к Люиле, ощущать на коже прикосновение её отвратительной улыбки.

Он скатился вниз по лестнице и вывалился из прихожей. Каждый шорох, любое слабое постукивание или дуновение ночного ветерка навеивало безумие. Вайтеш старался храбриться, но приплясывающая тень Люилы преследовала его, куда бы он ни бежал, и как бы ни хрипел: "Прочь! Прочь от меня!" Повсюду стали загораться кровавые колечки выродочьих глаз. Вайтеш схватился за голову и закричал что есть мочи. Он впивался пальцами себе в глаза, только бы не видеть, только бы не видеть этого багрового света.

– Ясность! Грядёт Ясность! – прорезал ночную тишину старушечий голосок Сары. Вайтеш забился в какую-то щель между домами в попытке спастись от дребезжащих криков, они охватили весь его разум. – Ясность! Грядёт Ясность!..

Как и всегда, Вайтеш хотел лишь одного, чтобы его оставили в покое, он бормотал и скулил: "Уходите, уходите". Но десятки кровавых колечек, не переставая, пялились на него, будто только он и был им интересен. Никогда прежде ему не приходилось испытывать такой страх и одиночество. "Уходите, оставьте меня".

Гадкая песенка Люилы всё ещё пронизывала рассудок: "Лю и Ла, я вас ждала". "Убирайтесь, вы! Все вы! Я всего лишь бедный Вайтеш. Зачем вам бедный Вайтеш?.. Оставьте Вайтеша в покое…" – повторял он тихо-тихо, закрыв глаза и покачиваясь вперёд-назад. "Мне всё это привиделось. Нет никакой Люилы и никаких кровавых колечек. Я дома, я у себя в спальне, я в кровати, я под одеялом, я никому не нужен. Это же ясно, как день, это же…"

– Ясность! Грядёт Ясность! – раздалось откуда-то. Вайтеша окутывал жар, глаза залило красным, он больше не мог думать, не мог произнести ни одной мольбы. Всё, что ему оставалось – покачиваться вперёд-назад, вперёд-назад. Но неожиданно багровые точки начали гаснуть. Их становилось всё меньше и меньше, вопли Сары тоже затихли.

Спустя некоторое время Вайтеш осмелился приоткрыть глаза и боязливо оглядеться. Вокруг никого не обнаружилось. Неподалёку от него маячило какое-то светлое пятно. Он присмотрелся: это был склонившийся над землёй человек в белых одеждах.

В груди Вайтеша бурлил страх, почему-то очень далёкий, словно ему поддался предел собственной опаски, и он больше не подвластен неутолимой тревоге. Он не смог толком различить ничего существенного, и когда любопытство взяло верх над ним, и он позволил себе высунуться-таки, чтобы рассмотреть всё получше, человек в белом уже исчез. Вайтеш судорожно завертелся на месте в поисках незнакомца, и в этот момент кто-то ударил его по голове. Силы покинули Вайтеша, и он потерял сознание.

Этим, как и любым другим ранним утром в роскошных покоях было промозгло и сыро. Ойтеш ёжился у себя в постели, думая о том, как изумительно было бы и дальше в ней оставаться. И пусть это бесноватое дурачьё само правит, коли угодно, только бы от него отделались.

Всё утро его мучила жажда, но встать с кровати для него оказалось не так-то просто. Усеянное бархатными подушками, кружевными одеялами и покрывальцами ложе не хотело отпускать единственную персону, которой позволительно в них нежиться. Ойтеш расстегнул ночную рубашку, расшитую белыми шёлковыми полосками, возможно, слишком уж вычурную. В ней он выглядел довольно нелепо, что, между тем, нисколько не тревожило его. Ойтеш с удовольствием почёсывал затёкший за ночь упитанный живот и не беспокоился ни о чём, разве что о несвоевременном пробуждении. Ему хотелось запереться в своей любимой спальне навечно и не впускать внутрь даже слабые рассветные лучи, но и у него имелись свои обязанности, хоть и весьма мелочные, как он сам о них думал.

Нацепив первое, что попалось на глаза, а именно пёстрый шерстяной халат, Ойтеш даже не посмотрелся в зеркало. Его раскрасневшееся лицо вызывало у него не самые приятные чувства. Зеркало было слегка отвёрнуто от кровати, и только оттуда Ойтеш и смотрел в него. Так ему думалось, что плохо освещённое помещение успокаивающе пустует. Зеркало будто оберегало Ойтеша от собственного ненавистного ему отражения.

Капризные волосы никак не желали укладываться, как бы Ойтеш ни причёсывал их. Вконец отчаявшись, он попробовал пристыдить их.

– Послушайте, множественные господа, – укоризненно проговорил он. – Причешетесь вы или нет? Кто же разговаривает с волосами? Не будь хотя бы безумцем…

Ойтеш раздосадовано скривился. По обыкновению, скомканным прядям будто нарочно вздумалось показать все изъяны его пухловатой рожицы. Он и без того был весьма плюгавеньким и низкорослым мужчиной, что не добавляло ему обаяния, а тут ещё эти проклятые волосы. Ему хотелось выглядеть хотя бы прилично, не говоря уже о том, чтобы выглядеть привлекательно.

Покончив с тщетными попытками привести себя в порядок, Ойтеш отпер дверь спальни. Возле неё стояли двое высоких стражников, и он ощутил их презрительные взгляды, когда шёл по коридору к лестнице – они сопровождали его, оставаясь на почтительном расстоянии.

На первом этаже Королевского особняка располагался роскошнейший холл, и сегодня там было как никогда много народа. Они толпились, толкались и наперебой выкрикивали что-то, чего Ойтеш не слышал, но догадывался, что причиной их недовольства является именно его персона.

Представ перед толпой, он громко попросил тишины. Все нехотя умолкли.

Настал ещё один день "королевских выслушиваний", как их про себя называл Ойтеш. Жители требовали, просили, молили и сетовали, а он слушал. Он неуклюже мялся перед ними, стараясь втолковать, что не в его возможности сделать их счастливыми. Так происходило каждую неделю уже в течение нескольких месяцев с того дня, как король Ойай исчез неизвестно куда. Никто так и не захотел занять его место. Народ будто устраивала подобная неразбериха и сумятица, хотя они всё равно считали обязательным высказывать Ойтешу, что их заела нужда, да и знатные господа и вельможи не любили попросту наслаждаться своим положением дольше отведённого времени, которое они сами почему-то и назначали. "Повсюду разруха, ваша ясность", – кричали одни. "Где нам взять еду, если ваши богатеи всё поели, ваша ясность?" – вторили им другие. А его ясность господин Ойтеш не хотел всё это слушать, он хотел только одного – запереться у себя в спальне, залезть под одеяла и не вылезать оттуда, пока все их растреклятые просьбы не затихнут.