Станислав Тукаев - Охота на Смерть. Кризис веры

Иезекииль понимал, что таким образом ему выказывается несогласие с происходящим, поскольку Меркель за долгие годы службы был избалован куда более обходительным отношением к своей персоне от куда более высокопоставленных гостей, нежели Смерть. Не говоря уже об облике обычной души, в котором он перед ним предстал. Но как объяснить другу, чтобы тот вел себя повежливее, хотя бы из соображений своего текущего внешнего вида, положения и статуса, пока не представлял. Иезекииль слишком хорошо знал Смерть и отдавал себе отчет в том, какая последует реакция, если он только заикнется о чем-то подобном. Нежелательная. Это если повезет. А скорее всего, крайне нежелательная. Или крайне-крайне нежелательная, все-таки они столько лет не виделись и, кто знает, насколько за это время характер его друга стал невыносимее. К тому же начни он объяснять Смерти, что не каждый слуга «приказали-выполняй», рано или поздно могло всплыть, что они с Меркелем в «особых» отношениях, а Иезекииль об этом вообще не хотел распространяться. Поэтому, выбирая из двух зол меньшее, он выбрал то, при котором слуге какое-то время придется побыть в услужении у строптиво-сварливого гостя. В надежде, что Меркель не сильно обидится.

Смерть же, не подозревая о кипящих у него за спиной страстях, распластался на диване из кожи потомков переродившихся единорогов и продолжил рассказ о перипетиях собственной жизни, который начал еще в Службе реинкарнации, сразу после того, как они с Иезекиилем решили, что будут дожидаться темноты. И надо заметить, что до того, как перед ними предстал бочонок божественного нектара, изъятый из «закромов родины» по наконец-то наступившему для этого поводу, этот рассказ был скорее повествовательным, тогда как сразу после – резко прибавил в животрепещущности и драматизме. При этом скептицизм Иезекииля по поводу реальности этих событий, наоборот, сначала еле сдерживался, а сразу после – резко пошел на убыль, пока и вовсе не утонул в слезах братского сочувствия.

В связи с чем скорость потребления божественного нектара существенно увеличилась.

Когда же его запасы иссякли, тонкая душевная организация Меркеля подверглась суровому испытанию во второй раз: ему было приказано метнуться в ближайшую лавку за новым бочонком. Причем, приказ поступил напрямую от Иезекииля и без каких-либо смягчающих интонаций. На слугу было печально смотреть. Но это в трезвом виде, а поскольку таковых рядом с ним не оказалось, ему не оставалось ничего иного, как беспрекословно подчиниться.

Забегая наперед, Меркель отсутствовал два дня. Не потому, что он так сильно обиделся, хотя это тоже, а потому, что чудотворный напиток на Небесах был не только в почете, но и в дефиците, и за ним пришлось сначала изрядно побегать, чтобы найти, а затем выстоять огроменную очередь, сравнимую разве что с очередью в Чистилище. Единственный плюс: эта очередь в отличие от той состояла исключительно из слуг знатных вельмож, отчего мало-помалу продвигалась.

Однако, что Смерть, что Иезекииль даже не заметили, как пролетело это время, настолько их поглотила ностальгия. И без божественного нектара они с превеликим удовольствием повспоминали интересные моменты из хронологии своей дружбы. Началось все, естественно, со знакомства.

Впервые Иезекииль встретил Смерть еще в свою бытность человека. В тот день, будучи жестоко избитым, он в предсмертной агонии просил Господа поскорее прекратить его мучения и забрать в Свое Царствие. Но вместо столь желанного, озаренного светом, посланца Небес, предвещающего окончание его мучений, к нему подошел какой-то оборванец в грязных серых лохмотьях. Тогда Иезекииль подумал, что это какой-то нищий или бродяга – доходяга, одним словом. Лицо его было скрыто капюшоном, но чрезмерно худощавые кисти рук, выглядывающие из-под того, что когда-то очень давно было одеждой, на иные мысли не наводили.

Как ни в чем не бывало, незнакомец подошел к Иезекиилю и сел на близлежащий камень. Это был совсем небольшой валун, но его это не смутило. Как не смутило и то, что практически у его ног истекал кровью мужчина, которого другие мужчины, в доспехах, привязывали веревками к лошадям.

При этом запомнился человек в сером не столько своей бесцеремонностью, сколько всемерной заботой о ближнем. Через совет. Солдатам он тут же начал подсказывать, как правильно завязывать узлы так, чтобы человеческая конечность не просто сломалась в суставе, а действительно полностью отделилась от тела, бедолаге – как морально подготовиться к боли, которая теперь его ожидала. Не к той, от избиения, что сравнима разве что с легкой внешней стимуляцией нервных окончаний, а к настоящей – от которой в считанные доли секунды можно сойти с ума, еще до полного отделения конечностей от тела. Причем это в лучшем случае, тогда как худшее настанет, если этого не произойдет.

Конечно, тогда Иезекиилю было совсем не до смеха, зато теперь он вспоминал те времена хохоча. Особенно, когда воспоминания дошли до того момента, как Смерть обматерил лошадей – за то, что они дернулись раньше времени, и в итоге его с ног до головы обдало кровью разорванного на куски арестанта.

Но самое смешное в этой истории другое: по большей части Иезекиилю удалось избежать тех невыносимых болевых ощущений, которыми застращал его Смерть. Вернее, как ему это удалось. Своим шестым чувством Иезекииль догадывался, что перед ним сидит не живой человек, да и не человек вовсе, но, когда тот излишне эмоционально начал выкрикивать ругательства, как обычный смертный, это на долю секунду отвлекло его мозг от происходящего и позволило не лишиться рассудка. А уже в следующее мгновение, по счастливой случайности, умереть от обычного сердечного приступа, не корчась от боли в луже собственной крови. Получалось, что Смерть сам лишил себя того зрелища, на которое специально пришел посмотреть, заполнив для этого неимоверное количество формуляров и испытав на себе все прелести бюрократического аппарата Небесной канцелярии.

– Если бы ты только видел свою недовольную этим фактом рожу! – весело воскликнул Иезекииль.

– Ты бы на свою посмотрел, когда понял, кто я такой, и для чего пришел к тебе на самом деле! – усмехнулся в ответ Смерть.

– Да я, между прочим, сразу и догадался, – похвастался Иезекииль.

– Да брешешь ты все! – возразил Смерть. – Я точно помню, что неприятный запах появился позже.

– Вообще-то…

Слово за слово, и диалог друзей перетек в плоскость выяснения отношений. Касаемо недовысказанного и уважения, в частности. Перетек ненадолго, до первых осколков дорогущей китайской вазы.

– Извини! – виновато произнес Смерть, понимая, что перегнул.

– И ты меня, – невесело вздохнул Иезекииль, разглядывая сотни поблескивающих на пробивающемся сквозь витражные окна дневном свете частей некогда единого целого, пытаясь принять невосполнимость потери.