Артём Медичи - Хозяева прогоняют гостей

– Очень надо! – ответствовал Астерель, которому, очевидно, не улыбалось возиться с оленьей тушей. – Тут теплее, чем на воздухе.

– Жрец Огня! – презрительно фыркнула Схайли.

– И даже без оскорблений, милые дамы… Ладно, ладно, уже вылезаем.

Мужчины ушли в хижину, оставляя за собой в рыхлом снегу тропку из капель воды, и из печной трубы тут же взвился легкий дымок: приготовления к священной трапезе начались. Схайли скинула голубую накидку и без всплеска нырнула в озеро, словно и не было вокруг снежных сугробов и плавающих льдин, и на дворе стоял… ну, может, июнь, но уж точно не конец января. Риаленн видела сквозь кристально чистую воду, как жрица серебряной рыбкой скользнула под лед, покружилась, собирая водоросли со дна, и, наконец, вынырнула у кромки ледяного поля с зеленым венком на голове. В целом она была под водой минуты четыре; впрочем, она ведь жрица Воды…

– Не бойся, здесь тепло, не замерзнешь.

Хранительница попробовала воду ногой – холодно, страшно. Им-то можно, они жрецы, а она всего-навсего колдунья. И вообще, разве это входит в обряд? Ну, будь что будет…

– Ты не раздумывай, просто разденься и прыгай в воду, – посоветовала Схайли.

Риаленн решительно стащила платье через голову, вздохнула – и это называется Очищением? – и окунулась с головой, услышав в последний момент: – Да, а ты вообще плавать умеешь?

То, что плавать она не умеет, Хранительница поняла только тогда, когда увидела над собой косматый шар солнца, колыхающийся вместе с водой, но уже через несколько мгновений сильная рука жрицы ухватилась за предплечье Риаленн, и девушка вцепилась в эту руку… и шум и визг прокатились над Чистозером, когда Хранительница смогла вдохнуть.

– Ай, что так орешь, – давясь от смеха, произнесла Схайли. – Давай вторую руку. Знаю, что холодно. На первый раз хватит, вылезай.

– Я л-лучше т-тут ост-танус-сь, – застучала зубами Риаленн.

– Вылезай, – весело приказала жрица Воды. – Пойдем в избушку, а то эти молодцы и втроем целого оленя уплетут, одни кости нам оставят… священные, правда, но я предпочитаю мясо… гррр… Грудинку там или окорок. Ела когда-нибудь оленину? Ну, конечно же, ела, ты ведь лесной житель, знаешь толк в хорошем мясце, не то что эти деревенские огуречники. Но ее, оленинку, нужно уметь не только кушать. Оленинку надо еще и приготовить уметь. Это целая симфония – перец, лук, вино, травки… Ну, вот мы и дома, а ты боялась!

В избушке дым стоял до потолка – разухабилась печь, выгоняя из деревянных стен жалкие крохи мороза, на огромном столе возлежала оленья туша, а вокруг нее трудились трое жрецов – кромсали на части свежее, красное мясо, натирали его чесноком, так, что глаза щипало до слез, посыпали, поливали, смазывали – всем, что только ни нашлось под рукой. Астерель со смеющимися глазами, весь с головы до ног в оленьей крови, с ножом в руке, походил на дикого варвара; остальные ему не уступали. Впрочем, Схайли и глазом не моргнула – живо утянула Риаленн поближе к печи – сушиться. По всему было видно, что такие празднества ей не впервой. В избушке стоял такой кулинарный угар – хоть кувалду вешай. Это вам не огуречники.

Это – жрецы.

Стихийные которые.

– О, замечательно, – оживился Цархон, увидев пополнение. – Милые дамы, ваша работа – в тазу. Обваливайте эти восхитительные кусочки в муке – и на противень! Тут же! Незамедлительно! Сегодня будем пить вино, сегодня будет праздник!

– Седина в бороду, бес в ребро, – подсказал Варгул.

– Это уж точно! – легко согласился жрец Земли. – Со всеми вытекающими последствиями! Дамы! Принимайте заготовку!

Заготовка, являвшая собой печень, истекала соком чужеземных лимонов-желторотиков и неповторимым букетом ароматов, и Риаленн, которая как будто и не была голодна, вдруг ощутила поистине зверский аппетит. Должно быть, это сказалось ледяное купание, а может, и танец… или песня… Что же касается Схайли, она ловко обваляла оленину в муке и лоно железного противня, шкварчащее маслом на разные голоса, приняло в себя первую порцию сырого мяса.

Риаленн готова была каждую минуту сойти с ума или умереть, но все шло, как полагается: шипело масло, вгрызаясь в плоть сквозь поджаристую корочку, приплясывали вокруг растерзанного зверя три мясника, и собственные руки колдуньи против ее воли уже обваливали в муке очередной кровоточащий кусок. Дым стоял коромыслом, трещала печь, январь заглядывал в окно поднявшимся солнцем, сверкало в его лучах Чистозеро – и вдруг Хранительница почувствовала, что все не должно было произойти так, не… не должно было…

А как – должно было?

… костяной клинок под сердцем, губы пестрой кошки – кровь и мех, и следы когтей в снегу, и обрывки черного платья…

… Харст и Лансея над холодеющим телом, ночью, с ножами…

… огонь – помнишь? все помнишь? помни…

… четыре стальных лезвия – на одно-единственное сердце…

– Эй, Астри! – это, конечно, Цархон. – Присмотри за печкой, пока я унесу остатки в погреб.

Риаленн обернулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как хилый старичок, насвистывая, поднимает на плечи половину оленьей туши. Сам открыл дверь, сам закрыл ее за собой. Тем не менее, никому из оставшихся и в голову не пришло удивиться, что свидетельствовало о том, что подобные штуки Цархон выкидывает не в первый раз.

И снова – неприятный холодок: как будто не в доме она, где проходит ритуал Очищения, а в ловушке. В хитрой и опасной ловушке.

Улыбается Схайли, но за этой улыбкой, и за весельем Цархона, и за молчанием Варгула, и за смеющимися глазами молодого варвара Астереля стоит что-то пугающее. Чужое. Мертвое. Неужели ошибся Тахриз, неужели старый Харст не знал, о чем говорил, уверяя ее, что Очищение – совершенно безопасный обряд? Что происходит? Что плохого – произошло, произойдет или… или прямо сейчас и происходит?

Ее размышления прерывает крик жреца Земли.

– Вина! – кричит Цархон, врываясь в дверь. – Да, вина, самого крепкого, что заменит оленью кровь в наших жилах! Вина, чтоб его!!! Астри, старая макака, лезь в погреб!

Это самые откровенные слова, которые слышит сегодня Риаленн.

Потому что скрывающаяся за шутками и прибаутками тревога серой помоечной крысой высовывается из норы, водит усиками, ищет добычу – мягкое, боязливое сердце. У Хранительницы оно почти такое и есть. Почти – потому что привыкла бояться, привыкла видеть за обыденностью повседневной жизни то, что не каждому следует видеть, и уж тем паче – чувствовать, и поэтому злой крысюк только смотрит маленькими жадными глазенками, но не может укусить: зубы коротковаты.

Они уже сидят впятером за ужином – ночь поспешила укрыть свою тайну – и вот в каменных кубках бьется старое вино, и шум в голове Риаленн оборачивается словами, которые напрочь выбивают хмель: говорит Астерель, и крыса тревоги вылезает из норы и потягивается: правда краснополосым аспидом лезет за пазуху с октябрьского ветродуя – погреться. Выбросишь? Убьешь? Не поверишь? Как бы не так…