Александр Кучаев - За мертвой чертой

Я спросил, знает ли Пётр Андреевич о нашем венчании? Знает, я ему всё рассказала, ответила Зина. А он что? Ни слова не вымолвил, плакал только очень.

При расставании Зинаида сказала, что помнит каждую нашу встречу, обряд венчания для неё – святое и что будет ждать меня до самой смерти. Но это я от неё уже слышал, и не в радость мне были эти её слова.

Не буду описывать ход самого суда и стальную клеть, в которую меня поместили вместе с Черноусовым. Ничего необычного и интересного здесь нет.

Больше всего в память врезалось выступление Гриши Федотова, являвшегося среди многих свидетелем обвинения.

От него ждали одних слов, а он начал говорить совсем другое. О порочности и деспотии городской власти до прихода Черноусова. О всеобщем застое и нищете большей части населения. О полном отсутствии свободы слова. О том, какого подъёма добился город при новом мэре и чего достиг сам Григорий. О наступлении настоящей демократии, когда фактически городом стал управлять сам народ.

Ну ему больно-то не дали развернуться. Сообразив, куда он гнёт, прокурор ловко «заткнул» младшему Федотову рот, оборвав на половине фразы.

В глубине души я надеялся на десятку, после которой ещё можно было как-то обустраивать свою судьбу, но нам обоим дали пожизненный срок. За участие в организованной преступной группе и особо опасный характер преступлений, превышение должностных полномочий, нарушение законности, перечёркивание конституции, причастность к убийствам двух и более лиц, и пр. и пр. И чуть ли не за измену родине. В точность формулировок я не вникал.

Пролетело время для подачи кассационных жалоб; наши адвокаты, по согласованию с нами, никуда не обращались ввиду бесполезности, после чего нас доставили на остров Тёмный, расположенный посреди большого озера, и поместили в двухместную камеру.

Остаток жизни предстояло провести бок о бок с Черноусовым, но совместное «проживание» не вселяло сколько-нибудь заметного оптимизма. Фактически мы были заживо похоронены и отличались от мертвецов только тем, что продолжали осознавать себя и окружающую среду, то есть тюремные стены.

Тюремные годы летели незаметно и словно вычеркивались из бытия.

Я не переставал думать о последних мгновениях дона Кристобаля. Меня всё мучили мысли, почему он так легко угодил под выстрелы? Пусть его способности были во многом блокированы, но ведь далеко не полностью! Даже я, наверное, и то смог бы увернуться от пуль – при определённом везении, конечно. А что если он специально подставился? Но зачем ему это было делать, и где тогда первое чувство необходимости выживания?

Затем, отвечал я сам себе, чтобы создать лишь видимость своей гибели и тем самым уйти от погони. Он же незаурядный, этот испанец, и сотворить иллюзию какого-либо события с собственным участием для него сущий пустяк. В таком случае где-то он сейчас на свободе и, может быть, изредка вспоминает бедного незадачливого Аркашку, отправленного в бессрочное заключение за участие в страшных преступлениях.

Но почему бы ему не придти нам на помощь? Разве я или Виктор Алексеевич для него никто? Ах да, его же вызывали по какому-то неотложному делу в параллельную среду обитания, и ему, пожалуй, в данный момент не до нас. Вот где он может обретаться – на своей новой родине, находящейся в неведомой далёкой окраине. Однако нельзя исключить, что, управившись у себя, он вернётся на нашу грешную землю и тогда навестит и меня с сокамерником.

Так оно потом и случилось, дон Кристобаль действительно вернулся, но прежде нам ещё долгих шесть лет пришлось провести в заключении.

Неизвестно, в каких условиях содержались другие осуждённые. Мы же с Черноусовым могли совершать непродолжительные прогулки в тюремном дворике, нам приносили книги, газеты и журналы, и большая часть времени уходила на чтение.

Главным образом нас интересовало, что происходит в Ольмаполе, а писали о нём немало. Сопоставляя газетные материалы, мы приходили к выводу, что под руководством Артюшина дела там идут более чем превосходно. По всем, так сказать, направлениям. Стремительно развивались наукоёмкие производства с применением самых передовых технологий. В кратчайшие сроки был построен целый научный городок – Наукоград, который и сам разрабатывал, и привлекал со стороны всевозможные изобретения, опять же с целью внедрения в производство.

Несколько лет назад, как раз в год отправки меня и Черноусова на остров Тёмный, было внесено предложение об основании Ольмапольского университета, инициатором которого был сам градоначальник – Юрий Владимирович Артюшин.

Городскому мэру виделось нечто вроде Оксфордского университета, чтобы из этого учебного заведения выходили высокообразованные люди, будущие великие учёные и выдающиеся государственные деятели. Не мудрствуя лукаво, Артюшин просто предложил скопировать всё лучшее, что имелось в Оксфорде, даже количество зданий и расположение их относительно друг друга. Разумеется, со значительным осовремениванием и совершенствованием. Что интересно, учебный процесс в этом вузе начался ещё загодя, года за два до окончательного завершения строительства.

Много ещё чего насчёт университета было написано, всего не перечесть. Кому нужны подробности, к их услугам весь Интернет. Скажу только, что в течение пяти лет возведение учебных корпусов, общежитий и иных зданий было закончено. Со всей России и разных континентов на выгоднейших условиях было приглашено множество учёных, и в скором времени штат преподавателей превысил четыре тысячи человек, а число студентов перевалило за двадцать тысяч. Расходы на обучение, конечно, были немалые; из них более девяноста процентов покрывались за счёт городской казны, а остальное вносили разные жертвователи из числа состоятельных граждан. Студенты находились на полном пансионе. Наиболее одарённым юношам и девушкам, выходцам из малоимущих семей, выплачивались повышенные стипендии.

Некоторые ольмапольские депутаты протестовали против таких «разорительных» трат, но Артюшин доказывал обратное: дескать, всё окупится баснословной прибылью, прежде всего благодаря появлению армий высочайших интеллектуалов, которые в духовном плане подтянут всё остальное общество.

Ольмапольский вуз, по-другому – Ольмсфорд, стал не только университетом, но и крупнейшим научно-исследовательским центром, и в плане изобретений довольно остро соперничал с Наукоградом, называемым в обиходе Ольмбургом. Всевозможные новации поступали и с той, и с другой стороны, и, несомненно, всё это весьма благоприятно сказывалось на развитии города в целом.

Ещё привлекали сообщения о формировании сферы услуг, особенно ресторанной сети. Собственно, чуть ли не по всей длине многих центральных улиц, да и в боковых улочках тоже, на первых этажах и прямо под открытым небом обосновывались сплошные ресторанчики, кафе, бистро и разного рода забегаловки, где можно было отдохнуть после работы и за весьма умеренную плату хорошенько закусить, послушать музыку и потанцевать.