Анна Мистунина - Пути непроглядные

– Хочешь, чтобы лучше действовал, носи на шее! – предупредил он.

Нехневен одарила Лафада уничижительным взглядом и сказала:

– А мой амулет верни, это не подарок.

Рольван поспешно убрал кулон в кошель и вытянул из-под рубашки шнурок. Снял его через голову и протянул богине.

– Что ты делаешь! – вскричал Лафад. – Благословение возвращают точно так же, как оно было дано!

И он расхохотался. Каллах нахмурился, но промолчал. В глазах Нехневен появилась насмешка и злое удовольствие, как бывало с Игре, задумавшей что-то нехорошее.

– Это правда, – сказала она.

Краснея под взглядом Гвейра, проклиная себя за слабость, Рольван на негнущихся ногах подошел к Нехневен. Неловко надел шнурок ей на шею и поцеловал в губы.

Он собирался сделать это коротко и сразу отступить, но забыл о том, как действует на него близость этой богини. А когда она вдруг поцеловала его в ответ, налетевший вихрь желания захватил Рольвана, скрыв за собою и зал, и тех, кто стоял вокруг. Все исчезло. От ее тела исходил жар, обжигающий сильнее любого пламени. Руки Рольвана гладили ее спину, прижимая ее все крепче, желанную, неожиданно доступную. Он погрузился в огонь, стал огнем, позабыл все на свете, даже самого себя, даже Игре…

Игре.

Рольван заставил себя оторваться от губ богини. Его все еще трясло от возбуждения, но теперь он по-новому пристально вгляделся в прекрасное лицо, оказавшееся так близко от его собственного. Голос его прозвучал сипло:

– Ты не она.

– Разумеется, – улыбка богини не сулила ему ничего хорошего. – Но ты был рад обмануться!

– Больше не обманусь, – он вздрогнул от неожиданной догадки. – Больше и не понадобится, да? Ты получила, что хотела?

– Разумеется.

– И расскажешь ей? Зачем?

– Может, она еще одумается? – богиня изящным движением поправила прическу и отвернулась, бросив на прощание: – Уповай теперь на подарок Хлюдина.

«Сука», – бессильно подумал Рольван. Промолчал, конечно же. Теперь им овладел стыд, он не мог поднять глаза на Гвейра и Каллаха. Лафад пришел на помощь, с размаху хлопнув его по плечу:

– Не поддавайся ей, Рольван, она ревнует! Ну-ка, скажи, Нех, ведь ревнуешь? Ревнуешь?

– Заткнись, – оборвала его богиня.

Лафад громко захохотал:

– Наша обожаемая мелочная Нех! И как только Каллах тебя еще терпит?

Нехневен отвесила ему пощечину и быстро пошла прочь. Каллах вздохнул:

– Зря ты с ней так, Хлюдин.

Бог осени отмахнулся и потер левую щеку.

– Ничего, ей полезно. Ты слишком уж ей угождаешь. Ну-ка, друзья мои, дверь-то уходит! – с этим возгласом Лафад схватил Рольвана и Гвейра за плечи и буквально затолкал их в двинувшийся с места проем.

– Прощайте, – услышали они затихающий голос Каллаха, и туман окутал их со всех сторон, а под ногами зыбко заколебались ступени.

У Рольвана все еще тряслись колени, а щеки заливала краска, но времени, чтобы успокоиться и прийти в себя, не было.

– Идем, – сказал он. – Здесь нельзя стоять на месте.

Вновь туман подступал к ним со всех сторон, гася сознание, но на сей раз Рольван был даже рад поддаться этому дурманящему воздействию. Он был зол, и ему было стыдно. Зол, потому что богиня не преминет рассказать обо всем Игре, выставив его в самом худшем свете. Стыдно, потому что все произошло на глазах у Гвейра, и его мнение о Рольване, и без того невысокое, теперь станет еще хуже.

Мерные колебания тумана походили на дыхание живого существа. Звуки то исчезали в нем, то раздавались неожиданно громко – пару раз даже чудилось, что на лестнице они не одни, что кто-то идет за ними след в след. Но не было ничего, кроме тумана. Рольван уже не чувствовал своего тела, еще немного, и он усомнился бы в собственном существовании. Смутно вспомнилось, что Каллах советовал в таких случаях рассказывать истории или петь. Ни того, ни другого не хотелось совершенно, вообще не хотелось раскрывать рот. Станет ли Гвейр теперь с ним разговаривать? Подумалось, что он никогда, на самом деле, не понимал этого человека, дружелюбного снаружи, высокомерно-брезгливого, стоит только заглянуть поглубже. Человека, который столько лет провел с ними рядом, прикидываясь таким же, как все и оставаясь при этом чужим. Они вместе ели и пили, вместе сражались и молились, и что? Даже Торис, считавшийся его лучшим другом, Торис, которого Гвейр убил без сожаления, как только представилась возможность, и тот не знал ничего о настоящем Гвейре. О его древней вере, о его сестре-дрейвке, о его разбойничьем прошлом – ничего! Так с чего бы теперь ему, Рольвану, воображать, будто что-то изменилось? С чего бы ему видеть в идущем рядом человеке что-то еще, кроме высокомерия и враждебности?

Мрачные размышления на время подстегнули его сознание, но, оставив Гвейра в покое, Рольван снова начал погружаться в туман. Ноги привычно нащупывали впереди новую ступеньку, затем еще одну… Интересно, что случится, если он вдруг потеряет равновесие? Прикатится к Вратам кубарем или сгинет в тумане?

Он попытался сосредоточиться на простой мысли: лестница ведет домой. Как бы там ни было, приключение закончилось. Вдохнуть воздух родного мира, согреться под его солнцем – если подумать, это и есть величайшая награда, которой он раньше просто-напросто не умел ценить.

– Рольван, – позвал Гвейр, и стало ясно, что, единственное, способно разогнать туман: человеческий голос.

– Я здесь.

– Когда прощались с тем… человеком, – голос Гвейра неуверенно дрогнул. – Я понял, что должен благодарить за свое спасение не только его. Даже не в первую очередь. Не знаю, почему я до сих пор этого не сделал. Ты простишь меня?