Анна Мистунина - Пути непроглядные

– Что? – растерянно переспросил Рольван. Он подумал, что ослышался.

– Спасибо, – сказал Гвейр, и его рука отыскала в тумане плечо Рольвана. – Я обязан тебе больше, чем жизнью – возможностью вернуться домой. Это долг, который я буду выплачивать, пока жив.

– Ты ничего мне не должен, – возразил Рольван, слишком обескураженный, чтобы принять эту незаслуженную похвалу.

Гвейр негромко рассмеялся:

– Посмотрим теперь, что скажет об этом Игре!

С таким оборотом дел Рольван не стал бы спорить ни за что на свете.

В Лиандарсе было светло. Рольван даже удивился – ему казалось, что Врата всегда открываются в ночь. Пройдя пылающей аркой навстречу солнечному свету, он сделал несколько шагов и остановился, как вкопанный. Со всех сторон, с непривычки почти сбивая с ног, его приветственной толпой окружили запахи. Запахи нагретых солнцем камней и теплой земли, травы и поздних цветов, еще не наступившего, но уже близкого осеннего увядания… Рольван набрал их полную грудь и закрыл глаза. У него кружилась голова. Как же сладко вернуться домой! До чего же, оказывается, он любит Лиандарс, любит все, что в нем есть – камни и святилища, дрейвов и монахов, и как вообще вышло, что раньше он об этом не задумывался? Месяца в ином мире хватило ему стать другим человеком. Что же тогда Гвейр, проживший там три с лишним года?

Он открыл глаза. Гвейр стоял у высокого камня, совсем недавно служившего опорой для Врат, которые успели погаснуть. Он прислонился к шершавой серой поверхности щекой и улыбался – растерянный, помолодевший, несмотря на усталость и седину. Встретившись с Рольваном глазами, проговорил как будто виновато:

– До самого конца не верил…

Рольван смущенно отвел взгляд – он не привык видеть этого человека беззащитным. Солнце, жаркое, ослепительно-яркое солнце Лиандарса клонилось к закату, воздух, и тот казался золотистым в его лучах. Теплая одежда вдруг оказалась тяжелой и неудобной. Рольван мгновенно вспотел. Снимая с себя надоевший мех, он как будто сбросил с плеч и последние воспоминания о жизни по ту сторону Врат. Здесь, сейчас, у него осталась лишь одна забота, одно желание. Одно слово – Игре.

Гвейр, вдруг рассмеявшись, тоже принялся раздеваться. Оставшись в неуклюжих кожаных штанах, что были выделаны и сшиты его собственными руками, и в заношенной до дыр рубашке, все остальное он небрежно побросал в траву. Тряхнул головой, обеими руками протер лицо, как будто пробуждаясь от сна.

– Что же мы стоим, Рольван? Игре ждет!

Наступал вечер, неспешный и золотистый, какие бывают только дома. Осень уже заявляла о себе – кружащимся в воздухе порыжевшим листом, подсохшими кончиками трав, густым пряным ароматом, – но погода стояла совершенно летняя. Жаркий, без ветерка воздух лениво плыл над холмами, дыша истомой вересковых зарослей и еще не убранных ячменных полей. В траве стрекотали кузнечики – за всю свою жизнь Рольван не слыхал музыки лучше. Гвейр поглядывал на него и улыбался, что смущало просто безмерно. Вздумай он завести разговор вроде того, что произошел между ними на лестнице, Рольван, пожалуй, сбежал бы.

Как и прежде, разглядеть деревню удалось, лишь подойдя к ней почти вплотную. Как и прежде, их встретили еще на дальних подступах – юноша и девушка, похожая на юношу, с тяжелыми копьями в руках и восхищением на лицах. Они узнали Рольвана, они сразу поняли, кто такой Гвейр, они удивлялись, потому что не ждали их так скоро. Они представляли, как обрадуется Мудрая – идите, идите к ней скорее!

У Рольвана дрожали колени, когда он входил в деревню. За оградой земляного вала с мечтательным видом бродили козы. Идол, охранявший ворота, ухмылялся знакомо и насмешливо, с бесстыдным удовольствием демонстрируя окружающим свою наготу и поднося к губам огромный бездонный рог. Мастер, делавший изваяние, наверняка встречался с Лафадом лицом к лицу. Улыбка бога приободрила Рольвана, но, подходя к знакомой хижине на дальнем краю деревни, он не чувствовал под собою ног, а горло пересохло настолько, что было невозможно сглотнуть.

На вытоптанном участке перед входом в хижину тренировались фехтовальщики.

Двое наносили удары и отпрыгивали, уклоняясь от ударов, еще четверо рядом дожидались своей очереди, заодно исполняя роль судей. Вот один из противников замешкался, отражая обманный удар в голову, и поплатился, когда деревянный меч опустился на его левое плечо. Зрители разразились смехом. «Раненый» хотел было продолжить бой, но дружные окрики заставили его передать меч следующему и отступить в сторону. Тот продержался еще меньше: он встретил первый удар щитом, выглядевшим, как наскоро переделанное днище от бочки; щит выдержал, но поднять его выше и защитить голову юноша не успел. Отступил, выронив меч и досадливо потирая лоб.

Победитель опустил оружие на землю и принялся собирать в пучок растрепавшееся рыжие волосы. Его – точнее, ее одежда, простая льняная рубашка и штаны, промокла от пота и туго облепила тело.

«Обернись, – беспомощно думал Рольван, стоя в нескольких шагах позади и не находя в себе сил подойти ближе, – я привел его, я все сделал, как ты хотела!» Сердце сползало куда-то в пятки.

Гвейр тоже остановился, но отнюдь не из смущения: он сложил руки на груди и одобрительно наблюдал за схваткой, и было ясно, что именно за этим занятием он и ожидал застать свою сестру. Улыбка его была полна гордости.

Наконец их заметили – один из зрителей повернул голову и восторженно разинул рот.

– Мудрая! – закричал он.

Рольван успел еще подумать, что о цели его путешествия тут осведомлены, похоже, все. Потом Игре обернулась, побледнела и с криком кинулась к брату.

– Живой, – повторяла она, то прижимаясь к его груди, то отступая и принимаясь разглядывать его лицо, как будто не верила собственным глазам, – живой, живой!

– Девчонка, – ласково сказал ей Гвейр. – Разве ты сомневалась?

– Нет, я… – и Игре расплакалась.

Рольван шаг за шагом отступил в сторону. Он чувствовал себя лишним и желал провалиться сквозь землю, а еще лучше – разыскать Монаха и убраться прочь, не дожидаясь, чтобы о нем вспомнили. Всхлипывающая Игре, обнимающий ее Гвейр, взволнованные и любопытные последователи Верховной дрейвки – во всем этом не было для него никакого места, и никто не заметил бы его исчезновения.

«Трус, – сказал он сам себе. – Стыдись!»

Но легче не стало.

Он осторожно отступил еще на шаг. Гвейр оглянулся и нахмурился, заметив его маневры. Склонившись к сестре, прошептал ей на ухо что-то, какой-то вопрос – догадаться, что именно он сказал, Рольван не смог.

Игре повернула голову и посмотрела на него. Улыбнулась – по крайней мере в одном он мог не сомневаться, что эта заплаканная улыбка предназначалась ему. Он затаил дыхание, ожидая, что она скажет.