Ксения Медведевич - Сторож брату своему

Вот и этого вот – костлявого и серого-бурого, даже масть не разберешь под пылюкой – он бы с удовольствием приказал придушить и закопать подальше от становища. Но два дурака решили проявить милосердие к живой твари, и что теперь прикажете делать? Не гостем же объявлять? Но и пленник из него какой? Между укайлитами и аль-самийа родовой вражды не водилось, это таглиб и хашид с ними испокон веков резались на границе…

Потрогав медную ладошку амулета на поясе, шейх строго спросил:

– Ты почему напал на моего человека, о незаконнорожденный?

Впрочем, на то, что болтавший патлатой головой самийа разродится ответом, надеяться не приходилось. Чужак, откуда ему знать благородный язык ашшаритов?

Сумеречник снова помотал пыльной башкой на бессильной шее – и таки сумел ее взбросить так, чтобы сквозь свисавшие патлы воззриться на шейха.

И вдруг прошипел на чистейшем ашшари:

– Это я-то незаконнорожденный? Да ты на себя посмотри, о сын шакала: это твоя мамаша не ходила к кади, когда путалась с твоим папой!

От неожиданности его выпустили, и самийа обвалился мордой в щебенку.

– Так… – собрался с силами ответить проморгавшийся, наконец, Набих.

Чесавшие в заросших шеях люди с интересом смотрели на своего шейха.

– Значит, так. Берете его, пихаете во вьюк и везете на север к бану суаль. Скажете уважаемому Аваду ибн Бассаму, что племя укайль посылает им вот это вот в счет выкупа за оскорбление, нанесенное госпоже Афаф Умм Бурхан на ярмарке о прошлом годе.

Окрестности гор Тай, неделя спустя

– …А он разговаривать-то умеет?

Полосатый бишт Авада ибн Бассама парусил под ветром – смеркалось, и бриз усиливался. Холодало, и люди кутались в шерстяные накидки. Привезшие сумеречника укайлиты принялись вытаскивать из вьюков свои аба: вечерняя прохлада прихватила и их.

Сумеречник тоже мерз в одной рубашке: тонкие губы побледнели до синевы, хотя он их то и дело покусывал.

– Еще как умеет! – заверил шейха укайлитский посланец. – Разговаривает вовсю, к тому же нагло!

И для верности вздернул самийа за связанные запястья. Тот зашипел от боли, поводя лопатками.

– Вот, – с удовлетворением сказал укайлит и подергал сумеречника вверх-вниз. – Шипит… Мы думали – сдохнет по дороге, неделю везли мордой к верблюжьему брюху. Но нет, живой… И шипит даже…

– Проводи гостей в мадафа, – кивнул Авад сыну.

Укайлит отпустил веревку, и сумеречник упал носом в землю. И тут же завозился, отплевываясь. Поправив у пояса джамбию, воин с достоинством поклонился и пошел вслед за мальчиком к гостевому шатру.

Оглядев «подарок», шейх поинтересовался:

– Родичи есть?

Посопев, самийа отрицательно помотал головой. Ну еще бы, были б родичи, побежал бы он за Хиджаз, еще чего. Вырезали клан, значит.

– Что, никого из семьи?

Опять помотал головой.

– Выкуп за тебя есть кому дать?

В ответ чихнули и красноречиво сплюнули.

– А что умеешь делать?

На Авада уставился большой светлый глаз – второй закрывали свесившиеся на лицо лохмы. Синюшные от холода губы наконец-то разжались:

– Ничего хорошего, к сожалению.

Действительно, умеет разговаривать.

– Из лука стрелять умеешь?

Глаз смигнул.

– Да…

– Завтра покажешь, как стреляешь. Если попадешь с пятого раза в цель – считай, тебе повезло. У нас мало хороших лучников. Что скажешь?

В ответ снова чихнули и поежились – то ли плечами пожал, то ли замерз окончательно. Над парными вершинами на горизонте стремительно гасла золотая полоса, густело красное с фиолетовым.

– Тебе дадут поесть и напиться. Будешь должен нам за воду.

– И много буду должен? – Вопрос был задан крайне язвительным голосом.

– А ты хочешь в Мариб? Или, того лучше, в Хайбар? Там стоят гвардейцы халифа, а вашего брата любят, как того скорпиона – особенно после драки на переправе у ад-Давасир. Тебя там, случаем, не было? Молчишь? Что-то ты слишком бойко по-нашему языком чешешь, не иначе как старый знакомый, а? А то смотри, если под ад-Давасир был – даже к басрийцам не поведут, сразу на мосту подвесят, в Хайбаре высо-оокий такой мост через вади…

– В Хайбар не хочу, – быстро ответил самийа.

Вот давно бы так.

– Что, слишком хорошо воевал? – усмехнулся Авад.

– Было дело… – Большой глаз снова уставился на него с интересом.

– Много не возьмем, – смягчаясь, сказал шейх. – Но пару лет с нами походишь…

– Значит, похожу, – на этот раз было видно, что пожали плечами, а не поежились от холода.

– Людей моих не трогать. Не только тех, кто тебе воду даст, а вообще никого из наших не трогать.

Чихнул.

– Понял, нет? Не бросаться, говорю, на моих людей. Или тебя на веревке потаскать? Пока в разум не войдешь?

Кивнул. Неохотно, но кивнул. Ну-ну, покобенься мне. А то я не знаю, как сумеречники с железом управляются. Нам тут смертоубийств не надо…

– Меня будешь слушаться. Что скажу, то и будешь делать. Плохого не прикажу, не боись.

Кивнул.

– Развязывайте, – кивнул Авад воинам. – Жить будешь в шатре госпожи Афаф, там, где она коня держит, – это он сказал уже сумеречнику.

Тот снова шипел, растирая красные, намятые веревкой запястья. Но кивнул все равно.

Авад собрался было уж идти, как вспомнил важное:

– Имя-то есть?

Морщась от боли в затекших руках, сумеречник дернул плечом и снова сплюнул.

Ну это тоже понятно. Нет клана – нет и имени.

– Как назовем, так и будешь зваться.

Кивнул.

Ну вот и прекрасно.

Йан-нат-ан-Ариф, два месяца спустя

Кряхтя и посапывая, старый сабеец наклонился над ковром. Придирчиво оглядев меч, он, наконец, протянул к нему тонкую руку в коричневых пятнышках. Длинные желтые ногти старика несколько раз щелкнули по золотому плетению тарсиа на усиках гарды.

– Ну? – нетерпеливо притопнула мягкой туфелькой Мараджил. – Что ты смотришь на него, о Фазлуи? Бери и действуй!

И затопала загнутым носочком по черно-красному толстому ковру.

Маг поскреб редкую бороду. Ни куфии, ни чалмы звездопоклонники не носили, и нависавшей над сабейцем Мараджил открывался прекрасный вид на тускло блестящую лысину в венчике седеньких волос.

– Меч – не то, что мне нужно, о яснейшая, – невозмутимо отозвался маг. – Оружие – плохой проводник в мире Сумерек. К тому же меч долго лежал на трупе животного, это плохо. В поисках нам бы помогло его кольцо. Или серьга. Или браслет.

– Да ты никак совсем рехнулся, о Фазлуи?

Голос Мараджил прозвучал грозно. Брякнули тройные ханаттанийские браслеты на запястьях – мать халифа подняла руки и уперла их в боки. Перо на шапочке парсиянки наклонилось, как рог приготовившегося защищаться орикса.

– К тому же, судя по виду ножен и рукояти, меч за последний месяц перелапало все население этой проклятой пустыни, – оттопырив губу, уперся сабеец.