Ксения Медведевич - Сторож брату своему

Потолкавшись под дождем еще, путешественники вышли на главную рыночную площадь. Ее легко было узнать по обилию крытых навесов и зазывал, крику, гомону, звону и запахам. И по высоким, почерневшим от времени столбам c перекладинами.

– О Всевышний, милостивый, милосердный… – тихо пробормотал Лайс. – Это же Амина…

– А рядом? – так же тихо поинтересовался Тарег.

Бедуин прищурился. Подвешенные на столбах сумеречники почти не шевелились. Длинные, слипшиеся от дождя лохмы закрывали опущенные лица. Мокрая рубашка облепляла груди женщины. То, что это именно Амина, Лайс понял, лишь когда она вдруг судорожно выгнула спину и вскинула голову – мелькнуло белое-белое лицо. Бесполезно подергавшись и помотав волосами, Амина снова повисла неподвижно. Вывернутые руки надежно примотали к перекладине веревками, видно было, как медленно сжались в кулаки вздрагивающие от напряжения растопыренные пальцы. Сумеречник на соседнем столбе висел не двигаясь, ветер раскачивал длинные рыжие пряди.

– Похоже, что Лейте, он иж них самый рыжий… – упавшим голосом наконец ответил бедуин. – А вообще, не жнаю… Лица не видать, а одежу ш них до рубахи ободрали, не поймешь… Может, он не иж наших… Ой, што ж делать, што ж делать…

На распятых сумеречников, впрочем, толпа не обращала никакого внимания. Люди пихались, напирали, подпрыгивали, пытаясь заглянуть через головы и плечи, чтобы разглядеть что-то, что происходило у подножия столбов.

Оттуда, кстати, неслись дикие вопли и истошный женский визг. Как всегда в подобных случаях, женщина надрывно голосила, умоляя о пощаде: «не надо, не надо, он ни в чем не виноват». Толпа восторженно орала, размахивая кулаками и зажатыми в кулаках четками. Люди кричали:

– Так ему! Так ему!.. Держи его крепче, о Асвад!

На низком каменном помосте перед столбами стояла пара вооруженных человек – без кольчуг, но в шлемах и при копьях. Между ними, уперев руки в боки и выпятив живот, растопырился коротышка в сером халате и белой чалме – мулла? Катиб?..

Тут он поднял руку, и стало видно, как трясется печатями длинный желтый лист. Все-таки это был катиб.

Человек с бумагой закричал:

– Амр аль-Азим, шихна города Медины, да благословит его Всевышний, волей и милостью эмира верующих издал приказ карать смертью и урезанием языка за беспричинный страх и распускание слухов о поражении войск! Этот человек, Абан ибн Фарух, житель квартала аль-Барзахи, и его брат Маруф ибн Фарух, житель квартала аль-Барзахи, виновны в распускании слухов о грядущей гибели Святого города и попытке бегства!

Толпа упоенно орала:

– Смерть им! Тащи его, Асвад! Смерть им!.. Да погибнут нечестивые, Всевышний любит богобоязненных!..

Женщина у подножия помоста продолжала голосить. Вокруг Тарега, Лайса и языковеда уже собралось порядочно народу. Из-за спины заорали:

– Камнями! Побейте нечестивых маловеров камнями!

И тут же захлебнулись криками и рыданиями другие женские голоса:

– Нет! Нет! Они не виноваты!

На помост втащили двоих совершенно одинаковых, пузатых и жалобно подвывающих ашшаритов.

– Старые знакомые… – ахнул Лайс.

Это были отцы семейства, которое пыталось искать спасения на западе. Видимо, соседи постарались, чтобы они ушли недалеко.

Мелко сеялся дождь, камни помоста лоснились свежей влагой. Двое вооруженных положили копья и вытянули из ножен джамбии. Одного из братьев поставили на колени и запрокинули голову. Толстый зиндж в кожаной безрукавке высоко поднял свой нож.

– Так его, Асвад!!!.. – восторженно заорала толпа.

Трясущемуся и мычащему человеку растянули рот изогнутыми рукоятями кинжалов. Зиндж запустил в рот ибн Фаруха толстые пальцы и вытащил длинный дрожащий розовый язык. И секанул блестящим изогнутым лезвием. Человек завалился на спину, жалко брыкнув грязными пятками. Зиндж тряс мягким, как тряпочка, обрубком языка, вокруг орали так, что не слышно было воплей несчастного.

– Замотай морду платком, Рами, – вдруг сказал бедуин. – Я смотрю, здешний шихна шутки шутить не любит, а третий столб – вон, пустой стоит.

– Ненадолго, – процедил Тарег.

Второго брата поволокли как раз туда. У подножия суетились невольники-зинджи, поднимали лестницы, прикапывали их в грязь, чтоб стояли устойчивей.

– Пошли, – обернулся к бедуину нерегиль.

– Куда? – покосился Лайс.

– К шихне. Ты хотел поручиться за друзей и свидетельствовать об их невиновности, нет?

Бедуин снова покосился и затеребил шнур икаля:

– Нуу…

– Что – ну?

– Да меня вслед за ними на столб подвесят, Рами… Кто мне поверит?

Плачущего ибн Фаруха уже подняли на веревках к перекладине и быстро, умело приматывали к бревну руки. Человек бестолково дрыгал ногами, с одной уже свалился кожаный башмак.

Рыжий сумеречник чуть приподнял лицо и облизнул стекавшие к губам капли дождя.

– Это не Лейте, – буркнул Лайс, пряча глаза.

– Я тоже свидетель! Я скажу, что они невиновны!.. – жалобно сунулся под руку аз-Захири.

– По закону нужно четырех свидетелей! – вспылил бедуин.

В нескольких шагах от них, у края огромной лужи стояла молодая женщина в облипшей от дождя абайе. Черные длинные полы утопали в блестящем месиве под ногами, ашшаритку ощутимо покачивало. Белые от напряжения пальцы сжимали узел большого тюка из лоскутной ткани. Другой рукой женщина крепко сжимала ладонь мальчика в красной рубашке. Мальчик стоял, раскрыв рот, по лицу текло.

– Так ты идешь? Или остаешься трусом и говнюком на все оставшиеся вонючие дни своей вонючей жизни? – холодно поинтересовался Тарег.

– Моя жизнь мне дорога, – отрезал бедуин.

И быстро поднял на нос край куфии, заправляя его за икаль. Из-под ткани голос звучал глухо и еще более шепеляво:

– Не шудьба, Рами. Видно, жвезды судили нам разойтись на этой площади.

– Звезды, говнюк, тут ни при чем.

Тарег плюнул ему под ноги. Лайс только опустил глаза.

Подвешенный к перекладине человек тоненько кричал от боли. Заломленные руки выворачивались из суставов под тяжестью провисшего тела. Человек колотился затылком об столб и плакал. Вторая туфля слетела с ноги, и босые ступни жалко скреблись о дерево, пытаясь зацепиться хоть за что-то в поисках опоры. Толпа счастливо вопила, славя богобоязненных.

Мальчик в красной рубашке дрожал, с оттопыренной губы стекала струйка слюны. Второй ибн Фарух уже перестал дергать ногами и лежал на помосте неподвижно, развалив колени под задравшейся рубашкой. В паху на штанах темнело пятно – перед смертью он обмочился.

– Отведи их домой, – сказал Тарег. – Сделай хотя бы это, засранец.

И показал на пошатывающуюся женщину с разноцветным тюком и мальчика.

Лайс стрельнул глазками и воровато кивнул.