Антон Корнилов - Урожденный дворянин. Рассвет

– Готово! – развернувшись к Олегу, возвестил он. – Теперь точно получится.

Все задвигались, задышали громче, заговорили.

А Олег закрыл глаза, взял Семеныча за левую руку (в правой тот держал карандаш) и откинулся на спинку стула.

– Глаза закрой! – требовательно шагнул к Семенычу Фима.

– А?

– Зажмурься. Тебе нельзя отвлекаться на действительность.

– Н-ну ладно… – согласился Семеныч, пожав плечами.

Голубая жилка на виске Трегрея проснулась, толчкообразно забилась под кожей. Несколько минут не происходило ничего. Потом Семеныча вдруг что-то ударило изнутри – он вздрогнул и, расслабленный раньше, упруго распрямился. Карандаш в его руке быстро-быстро забегал по бумаге.

Это продолжалось недолго – всего-то секунд двадцать.

Наконец Олег открыл глаза. И Семеныч тоже очнулся. Отложил карандаш и с некоторым удивлением уставился на свой рисунок. Витязи сгрудились вокруг стола.

На бумаге довольно искусно был изображено лицо мужчины лет пятидесяти, лицо ничем не примечательное, кроме разве что аккуратных усиков и клинообразной бородки.

– Это и есть наш фотограф? – осведомился Сомик. – То есть наш Охотник?..

– Кто-нибудь видел этого человека раньше? – спросил Олег. – Кто-нибудь узнает его?

– Не-а… – покачал головой Нуржан. – И, судя по тому, что ты спрашиваешь, тебе этот тип тоже незнаком. А ведь так не должно быть. Из твоей же памяти этот образ вытащен. А ты его не помнишь…

– И я не помню, – признался Сомик. – Хотя – по идее – обязательно должен вспомнить. Я его видел… Серьезным методам Охотника обучали…

– Секундочку! – вдруг возгласил Пересолин, пробившись поближе к столу. – Я, кажется, где-то когда-то… Только не мог вспомнить, где и когда…

Вокруг Евгения Петровича засуетились. Все, кроме Олега и Амфибрахия. Первый стоял не шевелясь, о чем-то напряженно размышляя, а второго снова потащило к окну…

– Вспоминайте! – затормошил Пересолина Нуржан.

– Напрягитесь! – требовал Артур Казачок.

– Сконцентрируйтесь! – предлагал Антон.

– Я где-то слышал, что процессы вспоминания можно активизировать, – неуверенно высказался Борян Усачев. – Путем физического воздействия. Ну, легкий такой шок устроить…

– По голове чем-нибудь шарахнуть? – заинтересовался этим способом Женя Сомик.

– Отставить, – вздохнул Олег. – Продолжим сеанс…

К столу приставили еще один стул. На него усадили Пересолина, рядом поместились Олег и Семеныч, которому снова вручили тот же карандаш.

– Чистый лист, может? – спросил Семеныч, потрогав кончиком карандаша усы.

– Ни к чему, – ответил Трегрей. – Работаем над уже имеющимся портретом.

Они сцепились руками все трое: Евгений Петрович, Олег и Семеныч. Олег опять закрыл глаза, и карандаш Семеныча вновь забегал по бумаге.

Лицо Охотника обрамилось длинными локонами.

– Гоголь, – сообщил Сомик, вглядываясь в обновленный портрет. – Николай Васильевич.

– У Гоголя бородки, по-моему, не было, – с сомнением отозвался Борян. – Больше на кардинала Ришелье похож. Ну, того самого, из старого советского фильма.

– Евгений Петрович! – обратился к Пересолину Трегрей. – Ну?..

Мэр Кривочек склонился над портретом.

– Уже лучше, – проговорил он. – Уже как это?.. Знакомее. Но все равно – никак не могу понять, где я эту рожу видел… Впрочем…

Он схватил со стола ластик и несколькими движениями стер усы и бородку. И, выпрямившись, ахнул.

– Узнали? – прошептал Сомик, видимо, опасаясь чересчур громким восклицанием спугнуть проклюнувшееся в голове Пересолина воспоминание. – Где вы его видели?

– Ее, – зыбким голосом поправил Евгений Петрович. – Это ж… Ольга Борисовна. Сиротинина… Салютом у меня заведует. Я ж только сегодня с ней общался.

– Где она сюминут? – быстро спросил Олег.

– На площади, где ж ей еще быть… Скоро ведь салют начнется. Сразу после твоей, Олег, поздравительной речи…

– Которая, между прочим, начинается через четыре минуты, – взглянув на часы, добавила Ирка.

– Жарко… – вдруг раздался от окна стонущий голос Фимы Сатарова. Он был бледен, он показывал в сторону гремящей на площади эстрады. – Оттуда… жар идет. Все сильнее становится…

– Охотника не убивать! – приказным тоном проговорил Олег. – По крайней мере, сразу… Вперво его надобно допросить. Он – всего лишь орудие в руках тех, кому выгодно уничтожить нас, об этом нельзя забывать. Наша цель – добраться через него до Хранителей.

Василию Васильевичу Грачеву в наступающем году должно было стукнуть сорок, а его до сих пор, как и двадцать лет назад, называли попросту: Васька Грач. То ли ввиду несерьезного – по мнению многих – отношения к жизни, то ли ввиду того, что он и летом, и зимой носил не снимая насквозь промасленную кожаную шоферскую кепку с длиннющим козырьком, и впрямь напоминавшим птичий клюв.

Всю жизнь Васька Грач шоферил, и всю жизнь – на чужих машинах; на свою как-то не удавалось скопить. Несмотря на то, что помимо основного занятия имел Васька и еще одно, приносящее неплохой, хотя и нестабильный доход: шоферюга Васька Грач был альфонсом.

Ну, впрочем, как альфонсом?.. Сам себя Васька с этим пошло-изысканным определением никогда не соотносил. Альфонс – это кто? Это, в понимании Грача, такой вертлявый смазливый мальчик, благоухающий одеколоном и кремами, ловитель богатеньких глупых дам, клюющих на чистое личико, подкачанную фигурку и модные шмотки. Васька разве такой? Васька – настоящий мужик. Моется раз в неделю, бреется и того реже, одежду меняет только тогда, когда она с него по кускам отваливаться начинает, спортивные снаряды видел последний раз в армии, а одеколон предпочитает употреблять исключительно внутрь. Смазливые мальчики бабам, конечно, нравятся, но используются ими, как был уверен Васька Грач, единственно ради развлечения. На денек-другой удовольствия. А Васька Грач не желал быть использованным. Он сам хотел использовать. Да и к шибко состоятельным бабам Васька, честно говоря, не лез, понимая свой шесток. Его целевой аудиторией являлись женщины среднего достатка, средней внешности и среднего возраста… ну, скажем, немного больше, чем среднего – где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Такие бабы, если, конечно, не совершенные дуры, стремятся не поразвлечься, а крепкое плечо найти – на всю оставшуюся жизнь. Ваську Грача как раз интересовали именно долговременные отношения, а не какие-нибудь жалкие часики и деньки. С них, с этих долговременных отношений, завсегда можно урвать гораздо больше (излишне говорить о том, что сам Грач до глубокой старости с очередной избранницей проживать не планировал).

Имелся у Васьки и собственный метод соблазнения потенциальных покровительниц, к которому он пришел долгим путем проб и ошибок. Главное – никогда не нужно рядом с женщинами молодиться, лезть из кожи, юным козликом прыгать. Напротив, необходимо вести себя так, будто ты много старше, чем на самом деле, демонстрировать суровую стариковскую степенность: подсчитывать копеечки, ворчать на правительство, в который раз за год взвинтившее цены на все, что можно и нельзя, порицать молодежь и каждую вторую фразу начинать с присказки: «Вот в наше время, помнится…» А потому что любая женщина желает смотреться на фоне своего спутника моложе и легкомысленней.