Борис Усенский - Берега Ахерона

— Гикия! — представилась девушка, — Гикия Ламахасис. Мы из понтийских греков.

— Очень приятно! Совсем заблудился. Нам в общежитие флота.

— Пойдемте! — улыбнулась гречанка.

Чинно, словно благопристойная супружеская пара, вышли на Большую Морскую, и Дроздов тоскливо вздохнул, вспоминая полночные ресторанные огни. Кому это все мешало? Пустыня! Азия-с! Даже с дамой негде отдохнуть! А все потому, что большевички своих большевичек выгуливают как комнатных собачек на поводке.

— Вам плохо, Гикия? — остановился Дроздов, — Дрожите как осиновый лист!

— Все хорошо! Просто устала на рынке, а тут еще ненормальный ухажер! Спасибо Вам!

Дверь в общежитие была открыта. Возле нее, пугая зычным храпом окрестных бандюг, спал Тимофеич, обнимая полупустую бутылку с вонючим самогоном. Дроздов прижал палец ко рту и проскользнул мимо сторожа к лестнице на второй этаж. Гикия растерянно последовала за спутником, да так тихо, что это казалась шелестом ветра в кроне деревьев. Морозов уже спал и даже не пошевелился, когда полуночники вошли в комнату, лишь выругался по-французски.

— Ложитесь на кровать, — прошептал Александр, — Я на полу устроюсь! Спокойной ночи!

Гикия поцеловала спасителя в щеку и легла, причем так, что даже сетка не скрипнула. Дроздов расстелил на полу лишнее одеяло, бросил под голову вещмешок, устроился удобнее и почти сразу заснул.

Ватные, едва слышные звуки с трудом проникали в сознание, дразнили запахом душистых трав, звенели стеклом, лязгали металлом, дышали ароматной похлебкой. Иосиф затаил дыхание. Хотелось умереть, растаять, исчезнуть раз и навсегда с лица земли так, чтобы и памяти не осталось. Позор! Позор герою Перекопа! Не похоже на подвалы чека, однако и человеколюбие товарища Землячки не имело границ. Добрая женщина и человеколюбивая! Никого, заметьте, не расстреливала, а предлагала в высшей мере изысканную смерть.

Оперуполномоченный стал размышлять о том, что выберет, для его скромной персоны Розалия Самойловна и представил живописную картину виселицы в бывшем гостиничном дворе. С другой стороны, соколиный прыжок с обрыва в море впечатлял не менее, а пожалуй и более сильно. Минута стремительного полета, фонтан изумрудных брызг и полет на дно пучины вслед за камнем, привязанным к ногам.

— Нет! — закричал Фишман, открыл глаза и, слова застряли в горле.

Иосиф лежал на постели под одеялом из шкур, в каменном здании с узкими окнами-бойницами. Возле очага суетился горбатый человечишка и деревянной ложкой помешивал в котле варево. Под закопченным потолком висели пучки сушеных трав, какие-то мешочки с зельем и с пол дюжины длинных шестов. Горбун, казалось, не обращал внимания на больного, будучи всецело поглощенным своим только ему известным действом. На старом почерневшем столе в большом стеклянном сосуде забулькала мутная жидкость, и сразу же запахло знакомым ароматом сивухи. Уродец сочно выругался по-татарски и погасил пламя, вспыхнувшее над горлышком этой в высшей степени странной конструкции. На полу был начерчен до боли знакомый пролетарский символ: пятиконечная звезда в круге. Иосиф облегченно вздохнул и наполовину высунулся из-под одеяла.

— Эй! Товарищ, где я? — простонал чекист.

Хозяин от неожиданности вздрогнул и выронил из рук сосуд с длинным горлышком и, вонючая жидкость растеклась по каменному полу. Горбун погрозил крючковатым пальцем, засыпал лужицу опилками и торопливо выбежал в коридор. Фишман остался один. Хотел встать, но ноги отказывались подчиняться, словно были кусками высохшего дерева, а не живой плотью.

Именной «Маузер», врученный лично товарищем Троцким, сиротливо валялся на куче мусора в компании с обглоданной костью и поломанным кухонным ножом. Хорошенькое соседство для боевого оружия! Взгляд остановился на длинном шесте, стоявшем у изголовья. С пятой попытки удалось подцепить кобуру и подтащить ее к лежанке. На душе стало спокойнее. Спокойствие, однако, длилось недолго. Иосиф осмотрел оружие. Оно оказалось просто куском металла, мастерски сделанным муляжом с имитацией мельчайших царапин на рукояти и неумело подпиленной пару месяцев назад «мушкой». Дверь скрипнула. Комиссар поспешно спрятал свою добычу под подушку, набитую ароматными травами.

В комнату вошла молодая женщина в пышном, излишне даже пышном, платье. Она с интересом посмотрела на Иосифа, улыбнулась и покачала головой, увидев потемневшие опилки возле стола. Горбун суетился, оправдывался, показывал снадобья в глиняных бутылках. Госпожа сменила гнев на милость. Госпожа? Вне всякого сомнения. Дамочка с бледным, словно вымаранный пергамент лицом была хозяйкой положения. От Фишмана не скрылось, что Горбун ее боялся. Ведьма? Но ведь ребе в синагоге говорил, что такого быть не может, ибо не дано женщине постичь книгу «Зогар». Женщина присела в кресло возле ложа и нахмурилась, коснувшись лба Иосифа. Что-то сказала на непонятном наречии, перешла на латынь, и горбун от неожиданности чуть не упал в очаг. Латынь? Именно! Все-таки четыре класса частной гимназии оставили свой след, едва заметный, почти стершийся, за время общения с пролетариатом, закоптившийся после расстрелов врагов революции, разглаженный ластиком после занятий в губернской совпартшколе. Горбун отбросил одеяло и, Фишмана парализовало от страха. Вместо ног он увидел культи, перевязанные окровавленными полосками ткани. Как же так? За все ответит Ахмед!

— Бойцы Революции за меня отомстят! — прошептал или скорее подумал чекист.

Дама переспросила по-итальянски, затем на латыни, но Иосиф ничего не понял и принялся декламировать: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…»

— Заткнись, сука! — раздался рядом знакомый голос, — Твое счастье, что сеньора Милисента тебя не понимает!

Иосиф посмотрел на высокого мужчину в камзоле, при мече, в черном плаще с изображением восьмиконечного креста. На мгновение мелькнули золотые погоны, сменившиеся чем-то древним и невообразимо ветхим.

— Вольдемар…?

— Для кого Вольдемар, для кого их высокоблагородие, а для некоторых мессере комтур! Для тебя, гнида комиссарская их, высокоблагородие, подполковник Марковской дивизии, Владимир Вениаминович фон Кернвальд!

— Тебя же спалили живьем в топке! — удивился Фишман, — По моему приказу жгли! И орал ты…

— Мразь! — прервал речь комиссара фон Кернвальд, — Чем гордишься, падаль?! Между прочим, ты попал в очень приятную компанию! По старой памяти сделаю тебя шутом, и ошейник припасен для этого случая. Извини, морда жидокомиссарская, благородную сеньору интересует предмет нашего разговора!