Борис Усенский - Берега Ахерона

Пристанище Елены Федоровны Морозовой нашел почти сразу. Памятник, на удивление, был ухожен и на надгробии лежал свежий букет цветов. Кто бы мог сюда прийти? Кузина может, если не махнула в Париж? Странно! Других родственников у него не было, разве что… Нет, этого не может быть!

— Кхе, кхе! Ностальгия замучала, Андрюшенька? — раздался за спиной кашель и знакомый скрипучий голос, — Череповато оно, приходить сюда таким, как ты!

— Дядя? — обернулся Андрей и увидел ветхого старика в рванье.

— Кто дядя? — удивился нищий, — Я дядя? Чей? Вот незадача! Изыди нечистый!

От такой встречи Андрей опешил и неуверенно посмотрел в сторону входа, хотел что-то сказать, но тут и сам засомневался в своем рассудке. Пока смотрел по сторонам, нищий пропал, сгинул без следа, а могилка оказалась заросшей настолько, что надпись на надгробии едва просматривалась. Вот тебе и видение, привидение родного дядюшки погибшего, бог весть когда, под Цусимой. Нервы ни к черту.

Андрей вышел на аллею, остановился и долго искал приметы места встречи, но окончательно запутался и махнул рукой. Вся эта таинственность, изрядно, надоела и, капитан устроился на поваленном дереве, чтобы перекурить, как… Вот тебе, друг сердечный, и могилки, и вынырнувшие из Цусимской бухты дядюшки, и полуночные питоны с драконами. Морозова окружала престранная компания и добро бы кожаные большевички, а то похмельные кошмарики да и только. Чекисты оно общество неприятное, но в теперешнем Севастополе вполне логичное, а вот змееголовые людишки средь бела дня…

Андрей поднялся, неспешно докурил папиросу и с интересом посмотрел на нежить, под ярким солнцем. Нелогично, совсем нелогично! С другой стороны логика во всем, что касалось безумного предприятия с подготовкой десанта, отсутствовала полностью, особенно после событий в Эрегли.

— Вы уж, господа, извините, но с серебряными пулями малость поиздержался, — пробормотал офицер и вооружился изрядной дубиной.

Монстры зашипели и стали приближаться, поигрывая тусклыми серпами в руках. Запахло горячим болотом, тиной и копошащимися в ней пресмыкающимися. Андрей сделал шаг назад, потом еще один и уперся спиной в кладбищенскую ограду.

— Может, договоримся, а? — поглядывая на дубинку, сказал капитан, — Я человек смирный, но могу такое устроить, что мало никому не покажется!

Змеелюди явно договариваться не желали, а может, и не умели. Кто их поймет? Все шипят и шипят, а подойти боятся. Перстень лорда Холланда! Конечно! Ближайшая тварь попыталась прыгнуть, но перевернулась в воздухе и со страшным воем отскочила в сторону. Остальные замерли на месте и стояли подобно статуям до тех пор, пока не появился новый противник и не один.

Вот здесь то Морозов совсем опешил, увидев не кого-нибудь, а своих легедарных командиров, Дроздовского и Туцевича. Откуда? Он не мог понять или не хотел! Галлюцинации? Впрочем, оно к лучшему, когда дрались призраки, высекали шашками искры из серпов и нечисть отступала, оставляя после себя только головную боль и тяжкие сомнения в нормальности рассудка.

И снова наступила тишина, звеневшая в ушах настолько, что заглушала шелест сочной зеленой листвы и пение птиц. Морозов нервно закурил и направился к выходу с кладбища, решив молчать о нападении потусторонних сил и прочей чертовщине.

Этой встречи не видел, да и не мог видеть никто из живых, разве что какой-нибудь не в меру ретивый мистик ощутил бы тревогу, да покойники оцепенели бы от страха в своих забытых и не очень могилах. Царица Херсонеса, города живых теней, величественно выступала впереди процессии, вступавшей в пограничную крепость, павшую совсем недавно. Диофант, сопровождавший повелительницу, с ненавистью посмотрел на Афину, продавшую мудрость, мелких подхалимов Фобоса и Деймоса и хромавшего Ареса-Марса. Сборище кекропов встретило гостей недовольным гулом, который неожиданно оборвался при появлении глашатая могучего Архонта Тьмы.

Дева недовольно поджала губы, услышав хвалебную речь побежденным, и взмахнула жезлом. Ответом был издевательский смех Люцифуга, персональный смех, только для Девы и больше ни для кого. Архонт совсем расходился, завывал от веселья и в один миг изгнал никому ненужных зрителей, живущих только из милости повелителей.

Исчезла крепость, и повелители остались одни на каменистой равнине среди застывших статуй, немых свидетелей жажды богов, их блеска и нищеты. И этот странный мирок освещала обратная пентаграмма и полная Луна, в сиянии которых истуканы не отбрасывали теней.

— Ах, сестренка! — мягко, приторно медоточиво, начал Люцифуг, принимая облик прекрасного юноши, — Стареешь и силенок уже маловато! Вот помню тебя юную и прекрасную воительницу! Давно это было!

— И ты все тот же раб, Люцифуг! — покачала головой Дева и раздраженно топнула ногой, увидев в огромном зеркале свое изображение, — Царь Пороков, Владыка Ненависти и Архонт Злобы!

— Какие эпитеты может только придумать старая колдунья! — усмехнулся Изгнанный, — Может, разыграем партию в старую добрую игру «Убей Базилея»? И, когда у тебя не останется фигур, ты станешь тенью, призраком, ничем за гранью Пустоты!

— С тобой играть? — рассмеялась богиня, — Все ложь! И хитростью коварной любого приведешь к фатальному концу и гибель, станет смельчаку наградой!

— Так подожду я пару сотен лет, а может и десятка даже хватит, и ты увянешь, базилисса мертвых. Еще ты хороша, но очень скоро увядшей плоти ощутишь кошмар и, в старческом маразме, сама мне завещаешь царство, — философствовал Люцифуг, — Но, право, это скучно! Я действия хочу!

— Красиво говоришь, архонт! — покачала головой Дева, — И женщине пророчишь страсти эти, чтобы развеять скуку! Негодяй! Мне жаль тебя, никчемный победитель, триумф которого проклятье и вечный плен в темнице Иеговы! Ты мне готовишь смерть, но это избавленье, которого лишен, опаленный огнем, безумный ангел.

— Раз смерти не страшишься, то в чем дело? Игра богов немногим уступает риску смертных! Соперницей ты мнишь себя тому, кто древней мощью сокрушал земные царства, и мир людей игрушкою считает столь забавной, что даже позволяет смельчакам себя за хвост подергать! — зевнул бывший ангел.

— Фигуры уже расставлены и первым, твой ход, рогатый бес! — топнула ногой Дева, — Часы поставлены, хотя они лишь символ в Безвременьи за гранью Ойкумены!

— Да будет так! — удовлетворенно потер холеные руки Люцифуг и огромной когтистой лапой, со злостью, сжал одну из фигур, и она рассыпалась в пыль, а в небесах вспыхнула кровавым огнем гигантская пентаграмма.