Яна Лехчина - Год Змея

— Собирайтесь, — сказал он глухо. — Пора в дорогу.

***

И они продолжали свой путь. С одной повозкой и на тех конях, что не сбежали в леса. Поход завершался, и от этого у Лутого холодело в груди — они так долго ехали, так долго, а теперь на душе было тоскливо и пусто. В последнее время отряд почти не останавливался на привалы и почти не жёг огней. Воины спали на земле, завернувшись в плащи, и стреляли тёплую дичь, которую готовили на едином для всех костерке. Шли дни, и под копытами коней хрустели облетевшие листья цвета осеннего золота, смешанные с ещё зелёными. Ровное плато сменялось южным Змеиным взгорьем — царство Сармата-дракона. Леса становились реже и постепенно наливались мёдом и медью. Попадались обугленные вековечные сосны и поляны, выжженные дотла; некоторые из них до сих пор были черны, а некоторые уже зарастали травой. Отряд, следуя указаниям черногородского князя, осторожно объезжал встречные деревушки — маленькие, уютные, с узорчатыми ставнями и деревянными крылатыми змеями, вырезанными на крышах. Лутый разглядел это, однажды отправившись на разведку — похоже, так жители старались сыскать снисхождение Сармата.

Над головой чирикали птицы, а в кустах возилось мелкое юркое зверьё. Лутый поскрёб щёку, скрытую новой грубой повязкой, которая мало чем отличалась от прежней. Он прямо сидел в седле — телесные раны заживали, а о других думать не хотелось. Затягивались глубокие порезы и рытвины, исчезали ожоги, и боль вытекала из костей и мышц. Даже Та Ёхо, не слезавшая со спины своей верной мохнатой лошадки, почти наступала на покалеченную ногу; нос Оркки Лиса перестал кровить, даром что навечно остался искривлённым.

Тяжеловато приходилось лишь драконьей невесте — теперь повозкой управлял Гъял, и в ней везли приданое. Совьон взяла Рацлаву к себе в седло, но та, похоже, совсем не привыкла ездить верхом и оттого была усталой и серой. Сейчас она носила свои самые простые дорожные платья с полосами вышивки на груди и животе. Заплетала две самые простые косицы, которые быстро лохматились на тёплом ветру. Какую же невесту мы отдадим Сармату, размышлял Лутый, пожёвывая во рту былинку. Измученную, с бёдрами, стёртыми до крови — хорош подарок.

Лутый ударил пятками в лошадиные бока. Конь, фыркая, погарцевал на хрустящей листве.

— Батенька! Вели посмотреть дорогу. — Впереди вырастал неожиданно густой сосняк. Следовало проверить, пройдёт ли там повозка.

— Ну, — отозвался Оркки Лис, натягивая поводья, — ступай. — И Лутый метнулся в деревья.

Здесь так чудесно пахло смолой и свежестью, мягкой травой и сладкими ягодами. Иголки путались в изжелто-русых волосах, но не кололи. Высились сосны — красивые, стройные, исполинские, будто из детских сказок. Лутый ехал меж ними, выискивая дорогу пошире. И вскоре он почувствовал, что та начала меняться. Одна тропа убегала вправо и, перетекая через медовые кусты, плавно клонилась вниз. Вторая вела к обрыву — здесь над далёкой низиной нависал огромный пласт земли и камня. Лутый осторожно поехал прямо и затаил дыхание у самой пропасти.

Вид очаровывал. Внизу — зелёная долина и гребни вихрастых деревьев. Широкие реки, голубые-голубые и ветвистые, будто жилы. Они текли к горам, огибавшим долину с противоположного края, и солнце бросало на всё жёлтые и красные блики, слепя Лутому глаз. У хребта одна из гор держалась обособленно — у её подножия реки сливались в единый исполинский поток. Свет окрашивал её вершину в осеннее золото, а вокруг порхали крохотные точки — птицы, собиравшиеся в неуёмные стаи.

Матерь-гора.

Лутый задохнулся и обхватил пальцами горло, будто желал сорвать невидимые путы.

…Им понадобилось ещё несколько дней, чтобы спуститься на равнину и приблизиться к рекам подле Матерь-горы. Здесь отряд остановился на последний в этом походе ночлег. Воины наконец-то разложили невестин шатёр из малахитового шёлка и развели жаркий оранжевый костёр — у логова Сармата-змея не нужно было бояться ни воров, ни разбойников. Только самого дракона. Весь отряд долго сидел у огня — дольше, чем обычно, и ночь успела разойтись. Ах, ну что это была за ночь — вроде та же густота чернильного неба и то же пение цикад, те же запахи дымка, отцветающих трав и жареного мяса, но ощущалось иначе.

Рацлава сидела рядом с воинами и играла на свирели. До смешного незатейливо, но её музыка отзывалась где-то под кожей. Она напоминала им о доме, о деревенских песнях и плясках у костра, о пшенице и яблоках, о матушкиных колыбельных и поцелуях в волосы, пахнущих ушедшим летом. «Зачем ты делаешь это, — думал Лутый, запрокинув голову — ему страшно хотелось запомнить и это небо, и эти звёзды, и эти отблески лагерного пламени. — Я-то пойду с тобой в недра Матерь-горы, а этим людям нужно суметь жить дальше. Зачем ты рвёшь им сердца своей простой мелодией так, как не смогла бы измучить самой искусной трелью? Ах, Сарматова невеста, перестань — даже Совьон, спокойная, каменная Совьон, не уронившая ни слезы, когда хоронили Тойву, плачет, слушая тебя».

По щекам воительницы текла вода, которую она небрежно смахивала ладонью, но лицо оставалось по-прежнему невозмутимым. Та Ёхо рядом с ней покачивалась и будто бы норовила заскулить от боли, хотя едва ли её беспокоила нога. Оркки Лис бросал в костёр пожелтевшие травинки и, не мигая, смотрел, как они съёживались в огне. В подрагивающем воздухе летала мошкара.

— Сыграй своему жениху так же, — хрипловато сказал он и кивнул куда-то в сторону, за потерянного Гъяла, не отводя взгляда от пламени, — и, может быть, он тебя отпустит.

— Не отпустит, — ответила Рацлава, отняв губы от свирели. Неспешно поправила расшитую по подолу юбку, подоткнутую под колени — завтра у неё будет другое платье, самое дорогое, самое нежное.

Стоило её песне развеяться, как Оркки поднялся на ноги и, отряхнув ладони от травы, похлопал Лутого по плечу.

— Пойдём-ка поговорим.

Они говорили вдали от всех — костёр рассеянно дымил в ночи. Лутый сидел на сухом пне, постукивая носком сапога по шляпкам грибов, рассыпанных по земле. Оркки ходил перед ним — взад-вперёд, будто рыскающий зверь.

— Отдадим девушку, — голос его звучал сипло и непривычно тревожно, — направимся в Бычью падь. К Малгожате Марильевне, сестре нашего князя, хотя какая она нынче Марильевна, когда замужем за хозяином Бычьей пади… Говорят, муж у неё по струнке ходит… Князь сказал, Малгожата даст нам приют и пищу на обратный путь. Сейчас, думаю, даже охрану — нас ведь так мало…

— Знаю, батенька, — сонно сказал Лутый, вновь смотря на крошки звёзд. Какие же они были сегодня яркие и красивые.

— Из её владений я напишу в Черногород письмо, — Оркки резко остановился и заговорил серьёзнее прежнего. — Обо всём, что случилось.