Яна Лехчина - Год Змея

— Это немного, — заметила она. — И мне говорили, что ты красива, хотя и чересчур крепка. Почему ты не выйдешь замуж? Неужели не нашлось человека, который бы любил тебя настолько, что разрешил бы носить боевой щит?

Та хмыкнула и невесело улыбнулась, сев прямо — Рацлава почувствовала усмешку в её грудном голосе.

— Может, и нашлось бы. Раз ты хочешь историю, так слушай, драконья невеста: жила на севере вёльха, и звали её Кейриик Хайре. Она была старшей из двенадцати ведьм одного древнего клана — Княжьи горы не знали никого сильнее неё. Наша судьба не хуже дорог — когда-то ты стоишь на перепутье, но, выбрав тропу, должен пройти её до конца. Кейриик Хайре предсказала мне, что если я выйду замуж, то не пройдёт и года, как стану вдовой. И что родится у меня сын, и будет он чёрен, будто ворон, и тонок, словно хлыст. Он станет великим чародеем — самым могущественным из всех, и ему не исполнится и двадцати, когда он превзойдёт Кейриик Хайре. Он принесёт миру столько горя, сколько не сумел принести Сармат-дракон и его каменный брат. Матери выплачут глаза по своим детям, погибшим в бесчисленных битвах, а крепости лопнут и зарастут мхом. Зимы в Княжьих горах станут долгими и лютыми, и в наши деревни придут опустошение и голод.

Совьон поднялась на ноги с различимым шорохом, и её распущенные волосы мазнули Рацлаву по коленям. Зябко пошевелив босыми пальцами, она подошла к выходу из шатра — отдёрнула полог и глотнула тёплый ночной воздух. Рацлава перебросила через плечо часть волос и начала рассеянно плести косу.

— А та ведьма хотела, чтобы ты вышла замуж?

— Нет, — просто сказала Совьон и обернулась. — Она хотела, чтобы я осталась с ней.

— Тогда она могла солгать.

— Могла, — воительница равнодушно качнула плечом, словно думала об этом уже много лет. — Но с судьбой не стоит играть, драконья невеста. Особенно если замешано так много чужих жизней.

Рацлаве показалось, что под ступнями Совьон, возвращающейся к её сундучку, хрустели мёрзлые травы; что в шатре пахло колдовскими снадобьями, металлом и горящей степью. Совьон вновь села рядом и продолжила рассказ.

Она говорила и говорила — о девушке, выросшей из младенца, которого вёльха нашла в заснеженном лесу, о северных скалах и чащах. Говорила об оберегах и заклятой крови, о русалках и оборотнях. И о том, как та девушка, длинноволосая, с широкими плечами, ушла из родной хижины, чтобы взять в руки меч и щит, и больше не вернулась. Голос ранил и убаюкивал — Рацлава сползла с сундучка, едва не зацепившись за него тонким ночным платьем, и спустя время беспокойно заснула на плече Совьон. Воительница долго смотрела на неё, белую и полную, совершенно беззащитную во сне; глядела, как лежала костяная свирель на её мерно вздымающейся груди — ты ведь тоже когда-то предала того, кто учил тебя, самозванная певунья камня?..

Совьон долго сидела так — почти не двигаясь, чтобы не потревожить заснувшую драконью невесту. Тело затекло, но воительница не обратила на него внимания. Она сидела и сидела, вслушиваясь в стрёкот цикад, шелест трав и посапывание Рацлавы, и не засыпала до самого турмалиново-розового рассвета.

========== Песня перевала XI ==========

Недалеко от лазоревых, собирающихся под Матерь-горой рек стояла крохотная деревушка — там Оркки Лис купил две лодки. Остроносые, в подтёках малахитовой и сапфировой глазури, выменянные за горсть Сарматовых монет. Жители деревни довольно повидали тех, кто привозил дань дракону, и все как один подтвердили, что откуп следует оставлять здесь — у самой горы, в бездонном широком озере, которое поили сливающиеся реки. Гъял и Совьон помогли спустить лодки на воду, привязали их и принялись нагружать черногородскими сокровищами. Вместе с Оркки перенесли окованные сундуки, полные украшений и драгоценных камней; положили на дно шёлковый шатёр — его свернули, как только нарядили драконью невесту.

Рацлава сидела на валуне у кромки озера. Вода лизала мелкие прибрежные камни, но не доставала до её ступней в сафьяновых башмачках. На плечах гор лежал рассвет — бледно-золотой, растянувшийся от самого горизонта; между полосами света лежали холодные небеса. Вились кудри облаков, белые-белые, будто пена. До чего сейчас была хороша полная, бледная драконья невеста: платье её отливало молочно-голубым, от груди до подола шёл ряд пуговиц — между дорожками искусного витиеватого шитья. Стелились её рукава, мягкие и невесомые, словно крылья; и такие длинные, что касались земли тончайшим кружевом. Её волосы Совьон собрала, а голову обернула шёлковым платком, который завязала за шеей. Лоб перехватила обручем из мелких северных самоцветов и под него поддела марево кипенной, закрывшей лицо фаты. Если Рацлава поворачивалась, то постукивали гроздья её височных украшений. И на пальцах мерцало серебро, свернутое кольцами вокруг аметистов и лунных камней. У живота заканчивались бусы, все сплошь голубые, и лиловые, и молочно-белые — в них терялась свирель.

Рацлава была равнодушна к свадебному наряду. И сидела она у озера — потерянная, но вместе с тем мертвенно-спокойная, будто большая рыба, отдавшаяся течению. Её тёмно-русые брови едва хмурились за пеленой фаты. Лутый видел её, когда, взлохмаченный и усталый, выходил к соратникам — этой ночью он спал отдельно от отряда. Чтобы никто не задавал лишних вопросов. Не любопытствовал раньше времени, отчего же его горло пережал рабский ошейник.

Первой его заметила Совьон. Поставив сундук в лодку, разогнулась над дымчатой водой, в которой стояла по середину икр. Оглядела Лутого с головы до пят — как он шёл к озеру, потирая нос, как зевал, как пытался почесать зудящую кожу под ошейником. С непривычки ему было страшно неудобно.

— Я могла бы догадаться, — медленно произнесла Совьон и больше не сказала ни слова, принявшись переносить свертки с тканью. Оркки Лис стоял к Лутому спиной и не повернулся. Лишь стиснул лодочный борт так, что дерево затрещало.

— Лутый! — Гъял утирал рукавом взмокший лоб. Распрямлялся, потирая поясницу. — Как это понимать?

— А как хочешь, так и понимай, — он оказался на берегу в один упругий прыжок. — Помочь, батенька?

Оркки Лис зло пихнул ближайшую к нему лодку — та тяжело закачалась на воде.

— Не нужно.

— Лутый, какая муха тебя укусила? — Гъял нахмурил кроваво-рыжие брови. — Оркки Лис, что он творит? Зачем он…

— Рабом сделался, — огрызнулся Оркки. — Не видишь разве?

Тут же встревожилась Та Ёхо: она с трудом ковыляла на обеих ногах и занималась тем, что выуживала сокровища из повозки.

— Хийо! — толстый сук, найденный для неё, с шорохом переваливался по траве и камешкам. — Ты зачем ошейник надеть? Куда собираться?

Лутый отбросил прядь с веснушчатого лба.