Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

Дураки, придурки, ослы, болваны… Они лезут в реки, садятся в лодки, куда-то плывут, и пусть их, а он будет сидеть сиднем! Хватит с него рек и морей, он переселяется в Полвару, там сухо. В Валмоне тоже сухо, там астры, папенька и капканная хворь. Ну и мать с братцами, но это лучше воды, даже если над ней привесили радугу. Четырежды радужные… Мерзость! Не нужен нам берег гайифский, и радуга нам не нужна, но придется терпеть ее, а заодно часы, шпалеры, чиновников…

Особенно дикий прыжок, хруст гальки, Мэгнус встает на все четыре ноги и больше никуда не скачет. Перебрались и даже не слишком вымокли, а радуга над водой и белая пена по большому счету красивы. Когда становятся прошлым, ну и на шпалерах, а также в стихах и письмах, которые так ценят дамы. Не все — некоторые. Принцесса Юлия была бы в восторге, и Свободная Дженнифер тоже, но их тут нет — и слава кошкам, а вот адуаны есть.

Виконт обернулся, помахал сгрудившемуся на кагетском обрыве разъезду и поскакал отвращать Зло. Которое если здесь и обитало, то исключительно на твердой и, самое главное, сухой земле, а следовательно, было не таким уж и злом.

На Обросшем Яйце Матильда ожидала найти разве что собранный второпях хворост и брошенные на траву плащи, однако кагеты знамя гостеприимства не уронили и здесь. Паршивцы успели и полог из плотной ткани натянуть — шатер не шатер, но от солнца защищает, и ковры расстелить, а на них — хочешь верь, хочешь нет — разбросать подушки. Притомившаяся в пути принцесса едва не шмякнулась на ближайшую, круглую, с медузьей бахромой — не дала гордость. Высокородная дама небрежно бросила на затканный угрожающего вида малиновками ковер перчатки, сама же, не сутулясь и не отставляя умученный седлом зад, промаршировала к речному обрыву. В нависавшие над пропастью камни вцепилась мертвая сосна, напомнившая о сгоревшей Белой Ели; женщина оперлась о прохладный, почти белый ствол и глянула вниз. Чуть ли не под ногами переливался Рцук, в нем исчезала серая от пыли дорога, дальше, за рекой, виднелась неширокая долинка, огороженная грядой желтых холмов. Из-за них и должны были вынырнуть переговорщики, пока же на гайифском берегу валяли дурака несколько остолопов в зеленых мундирах. Неподалеку паслись оседланные лошади, а на кагетской стороне под обрывом бездельничали вояки из охраны казаронов и составившие им компанию парни Коннера, да стояла непонятно как здесь очутившаяся обозная повозка. Прочие оставили за Яйцом, а эту за какими-то кошками приволокли. Вокруг толкались кагеты, которым что-то втолковывал Коннер, и крутились два волкодава. Принцесса сперва вяло удивилась — с чего бы это генералу бросать кардинала и бежать на берег, потом вспомнила про рыбу и наклонности варастийца. Если б не «павлины», генерал уже полез бы в реку, а вот Матильде лезть никуда не хотелось, даже подушки и ковры больше не манили…

Женщина бездумно поглаживала лишенную коры древесину, наслаждаясь пронизанным солнцем покоем и странным чувством, что все уже хорошо, а будет еще лучше. До зимы далеко, да и сама зима не так уж страшна, если есть огонь и вино, а рядом — нужный человек. У Матильды Алатской все это было, прошлое смыла вода и унесла в море, где слезы становятся солью, а печали — шумом прибоя, но горечь моря — не горечь сердца, она вечна, она прекрасна, она рождает не слезы, а песни. Море поет о дальних берегах, а река — о море, к которому спешит, желая отдаться и отдать влившуюся в ее воды горечь…

— Ваше высочество, разрешите нарушить ваше уединение, пока это не сделали другие. — Утративший акцент густой голос больше не казался ни глупым, ни напыщенным, зато напоминал о прошлом беспардонном вранье. Нужном, кто спорит, только чувствовать себя дурой на старости лет все равно неприятно. Особенно если хочешь забыть, если почти забыла и просто слушала реку и смотрела на солнце.

— Вы уже нарушили, — сдержанно произнесла женщина. — В чем дело, господин Бурраз? Обязательные комплименты моей красоте вы исполнили, с удачным браком поздравили, что-то еще?

— Довольно много. — Казарон и не подумал обидеться, послы вообще не обижаются, а этот к тому же еще и кагет, принимающий гостей. — Хотя признаю, что это место не способствует деловым беседам. Я с трудом заставил себя вспомнить о долге.

— И зря. — Матильда вновь погладила вдруг показавшееся лошадью дерево и окончательно сосредоточилась на приставленном к ним Баатой пройдохе. — О том, что ваши интересы совпадают с нашими и вы всемерно готовы помогать драгоценным друзьям, мой супруг осведомлен. То, что казару хочется узнать побольше о планах и намерениях регента, особенно в свете творящейся вокруг неразберихи, понятно, но об Алве лучше говорить с виконтом Валме. Вы с ним, кажется, в дружбе?

— В определенном смысле. — Кагет улыбнулся, как улыбнулся бы разболтавшийся с дайтой лис. Черно-бурый такой, с белым воротником. — Ее высочество Этери заметила, что мы с виконтом Валме похожи. Это облегчает взаимопонимание и делает приятным совместное застолье, но всегда ли сходство порождает дружбу?

— Не всегда. Ваш спутник, ээ-э… достойный и верный сподвижник казара Бааты, не сочтет вашу отлучку заговором?

— Маргупу-ло-Прампуше, так же как и мне, велено обеспечить успех переговоров. Я лучше знаю талигойцев, ло-Прампуша представляет себе положение, в котором оказались власти Кипары и Мирикии. Могут ли они поддерживать у себя порядок, имеет ли смысл им доверять и, если все же договариваться, сдержат ли они слово.

— Не сомневаюсь, — проникновенно сказала Матильда, — что казарон Прампуша скажет казару правду, но что он будет говорить нам? И, чтобы избавить вас от дурацкого разговора, я не знаю, как события в Гайифе влияют на планы Алвы. Вы могли бы спросить меня прямо, не заходя кругом через Паону и Кипару.

— Зачем спрашивать о том, чего вы не можете знать? — Кагет наклонился и поднял что-то с усыпанной иголками земли. — Кусок коры, но как похож на спящего льва… Ваше высочество, вы не спрашиваете об Олларии, а ведь я там был. В городе остались люди, которых вы знали, я счел, что это заслуживает разговора наедине.

— Не с вами! — с нежданно проклюнувшейся злостью рявкнула алатка. — Эпинэ жив, Альдо мертв. Что вам еще?

— Мне — ничего. Но я обязан принести вам извинения за свое прошлое поведение. Лучшее, что я мог сделать для своего казара и для будущего, — это изображать чванливого петуха.

— Вы не петух. — Матильда остановилась и посмотрела разряженному красавцу в глаза. — Вы орел. Немного стервятник, но орел.

— Благодарю вас.

— Не за что! Просто запомните, что о своем внуке я ни слышать, ни говорить не желаю.

Она не только не желала, она бы не успела: ло-Прампуша, или как его там, показался из-за янтарных стволов, он явно не собирался оставлять напарника без присмотра.